Здоровье Ангелы в белых халатах истории «Моя молодость пациентов не смущает»: истории омских «ангелов в белых халатах»

«Моя молодость пациентов не смущает»: истории омских «ангелов в белых халатах»

Эти хрупкие девушки каждый день спасают людей

Оказаться пациентом таких медиков не так грустно

Все героини этого материала молоды, красивы, а еще они каждый день спасают людей — даже если на них нет белого халата. Их сложно напугать, но легко сделать счастливыми — достаточно просто выздоравливать. Ко Дню женщины-врача NGS55.RU решил вспомнить «ангелов в белых халатах», о которых писал в прошлом году. Ниже — их истории, рассказанные от первого лица. Они вряд ли оставят вас равнодушными.

Светлана занимается терапией, УЗИ, еще и дежурит. Больше некому — больница маленькая

— В моей семье медиков не было. Помню, как ставила куклам уколы: набирала воду в шприц и «колола». Уже потом приходилось присутствовать и на операциях, и при родах, и на вскрытиях — в обмороки я не падала никогда. Все студенческие годы «болела» нейрохирургией — дежурила в городской больнице № 1 имени Кабанова, училась зашивать раны и ассистировать на операциях... Но когда пришло время выбирать профессию, выбрала терапию — и ни разу не пожалела.

У нас в больнице нет отделения реанимации. Это, конечно, серьезно усложняет жизнь. Представьте ситуацию: у пациента внезапно случился инфаркт миокарда, осложненный кардиогенным шоком, при таком состоянии он может уйти из жизни за считаные минуты. В больших городских больницах в таких случаях на помощь приходит реаниматолог — он, как правило, сидит рядом, за соседней стенкой. А мы вызываем реанимацию из города и всё это время оказываем помощь своими силами. Сколько всего происходило здесь на моих глазах. Анафилактический шок, отек легких, тромбоэмболия... На ночном дежурстве ты остаёшься один на один с этой ситуацией.

«Думаете, у меня теперь времени ни на что не остаётся? Наоборот!»

«Моя жизнь разделилась на до и после: в 2017 году у меня диагностировали опухоль мозга»

Этому диагнозу предшествовал геморрагический инсульт — до сих пор не могу поверить в то, что это произошло со мной. В студенческие годы я присутствовала на разных операциях. И самой страшной из них была операция по трепанации черепа. А теперь мне предстояло перенести ее на себе. Я не знала, кем я вернусь из операционной, и вернусь ли... Помню, как я обнимала своих близких и говорила им о том, как сильно я их люблю. Спустя полгода я вернулась на свою любимую работу.

У меня каждые выходные распланированы — отдых на природе, встречи с друзьями, походы в кино, чтение книг, спорт. Я ведь тогда, перед операцией, пообещала себе именно так жить.

«С онкологическими больными нелегко. Одни не понимают, почему их не кладут в больницу, и злятся. Другие — почему раз за разом им приходится сдавать десятки анализов»

— Я не из тех, кто бредил медициной с самого раннего детства. Когда я была маленькой, я мечтала стать феей или, на худой конец, пожарным. Потом, когда я стала чуть постарше, мне стало интересно: а что находится у человека внутри? После окончания школы я подала документы только в один вуз. Вы, наверное, уже догадались в какой? Другие профессии я даже не рассматривала, несмотря на то что мама всеми силами пыталась меня отговорить — учиться на врача слишком долго и тяжело, а я ленивая и нетерпеливая.

Сложно ли учиться в медицинском? Да, я должна признать, что это нелегко. Все учатся четыре года, а ты — целых шесть лет! И всё это время мы слышали, что станем убийцами, бездарностями и будем работать за 15 тысяч рублей. То еще испытание! Но после пятого курса я проходила практику в онкодиспансере. Там я встретила удивительных людей. Меня поразила их невероятная сила воли, желание жить несмотря ни на что — именно тогда я поняла, что хочу стать врачом-онкологом.

«Мы очень много разговариваем с пациентами. Разговариваем о терапии, разговариваем по душам, обсуждаем новости»

«Моя молодость пациентов не смущает. Я ни разу не слышала от них фразы в духе: "Ты молодая, значит, ты ничего не понимаешь"»

Я помню почти всех своих пациентов. Помню глаза детей в отделении химиотерапии онкодиспансера. У меня был пациент, который борется с раком более десяти лет и прошел более тридцати курсов химиотерапии. Это один из самых позитивных людей, которых я вообще когда-либо знала. «А когда же мне радоваться, если не сейчас?». По-моему, это лучшая инструкция к жизни.

Все мои пациенты проходят четыре стадии принятия неизбежного. Нередко люди заходят в мой кабинет и прямо с порога начинают бессильно плакать. Иногда — кричать. Они кричат о том, что у них не может быть рака, что всю жизнь ведут здоровый образ жизни, что этот диагноз — нелепая ошибка. Бывают ситуации, когда опухоль оказывается неоперабельной, либо пациенту не показаны такие методы лечения, как химиотерапия или лучевая терапия. В этот момент все врачи в одночасье становятся для него врагами. Человеку кажется, что от него отказались. Я очень хочу донести до своих пациентов одну очень важную вещь. Онкологию на ранних стадиях можно излечить.

Анна работает заместителем руководителя регионального центра первичной медико-санитарной помощи и специализируется на применении бережливых технологий в сфере здравоохранения

— У меня и мама врач, а с мужем познакомились на педиатрическом факультете медицинского университета, в общем, такая медицинская семья. Получив диплом, я пришла в отделение реанимации интенсивной терапии новорожденных недоношенных детей. Младенцы не могут говорить, зато умеют улыбаться — я работала с детьми, которым всего несколько суток от роду. Но я могу с уверенностью заявить, что новорождённые дети — это самые благодарные пациенты.

Как ни странно, всех своих маленьких пациентов я помню в лицо, а вот их мам — далеко не всегда. Однажды я шла по улице, и мне навстречу метнулась женщина. «Здравствуйте! Вы нас помните?» Я говорю: «Извините, конечно, но, к сожалению, не помню». А она мне: «Несколько лет назад вы спасли моей доченьке жизнь. А теперь она идёт в первый класс!».

«Врачу всегда нужно сохранять самообладание — здесь нет места эмоциям и слезам. Роды — это совершенно непредсказуемый процесс»

«Лучшая награда — это когда ты видишь, как набирается сил малыш, как розовеют его щёки, как в его сердцебиении пульсирует жизнь»

Конечно, профессия медика — это прежде всего про любовь к людям. Кому-то умение любить людей дано свыше, а к кому-то так и не приходит с годами. Каждый, кто идет работать в медицину, понимает, что прежде всего ему придется работать с людьми. Как правило, с людьми тревожными и усталыми. Когда человек болен, он, скорее всего, будет негативно настроен по отношению ко всем окружающим. В первую очередь достанется врачу, под горячую руку может попасть даже регистратор...

Сын, кстати, мне уже сообщил о том, что он хочет стать ветеринаром. Вот задумалась, буду ли я рада, если он свяжет свою жизнь с медициной? Честно скажу — не очень. В других профессиях ты несешь ответственность только за себя, а здесь — и за себя, и за других. Но если сын после школы пойдет учиться на врача, отговаривать его я, конечно, не стану — это его жизнь и его выбор.

«Говорят, что дерматовенерология — это спокойная специальность. Соглашусь лишь отчасти»

— Когда я была маленькой, я восхищалась женщиной-педиатром, которая работала на моем участке. В моем детском воображении она представлялась мне чуть ли не феей — видит меня нечасто, но откуда-то знает обо мне всё! В школе я уделяла много внимания таким предметам, как химия и биология, потому что тогда уже знала, что стану врачом, в другой профессии я себя просто не представляла. Мой папа инженер-электрик говорил, что я выбрала слишком тяжелый путь: врачи и доктора мало зарабатывают, при этом несут на себе огромный груз ответственности. Но это меня никак не удержало. Я девочка упрямая.

В кожно-венерологическом диспансере я работаю четвертый год — пришла сюда сразу после окончания интернатуры. Наверное, процентов шестьдесят своей повседневной жизни я посвящаю медицине — работаю в поликлинике дерматовенерологом и косметологом, ещё и дежурю в стационаре. А там бывают разные пациенты — в основном это люди больные псориазом и экземой. Но нередко случается, что рука об руку с ними идут сопутствующие заболевания (такие как сахарный диабет или ишемическая болезнь сердца), так что ночные дежурства бывают неспокойными. Случается, что лежат у нас беременные женщины, а они, понятное дело, имеют свойство рожать. На моей практике было два таких случая. К счастью, разрешилось всё благополучно.

«Часто знакомые, которые иногда заходят ко мне в гости, с выражением какой-то тревоги в лице двумя пальцами берутся за ручку на двери кабинета»

«Наша кожа как зеркало. Если у человека есть какие-то проблемы со здоровьем, она их обязательно отразит»

Мои пациенты все очень разные. Но знаете, что могу сказать однозначно? Все лгут. Сейчас я часто работаю с грудными детьми и их мамами. Говорю мамочке, что нельзя вот это место ребенку мочить. Приходят на следующий прием, и я вижу — процесс распространился. Значит, мочили... А она: «Нет, что вы, мы не мочили!». Ну нельзя обмануть врача, вы поймите! Я же всё вижу.

Я уже смирилась с тем, что если прихожу куда-то отдохнуть, то в толпе незнакомых людей обязательно найдётся человек, которому станет плохо. Если лечу на отдых, то неминуемо услышу в самолёте: «Позовите врача!». Для меня это обыденные вещи — кто-то упал в обморок, значит, нужно оказать помощь. Я почти на автомате могу с этим разобраться. И в виртуальном пространстве — тоже врач. Стоит мне зайти в инстаграм, как начинают писать незнакомые люди — просят консультации.

Знаете, есть такое выражение на латинском языке: «Светя другим, сгораю сам»... Пусть и немного жестоко звучит, но именно таким должен быть настоящий врач.

«Мне кажется, хирургия глаза — самая красивая по сравнению с другими. Глаз и радужка сами по себе прекрасны»

— В классе восьмом я решила, что стану врачом. Каким? Определилась только в институте, на четвертом курсе на цикле офтальмологии просто ёкнуло сердце. В этот момент я и поняла, что это направление нравится мне больше всего. Глаз — он же не отдельно от всего организма.

Пять дней в неделю у нас операционные. Плюс развивается амбулаторная помощь, поэтому оперируем мы не только в условиях круглосуточного стационара, но и дневного, то есть работаем и здесь, и там. Помимо основной работы, есть дежурства. Самое сложное в нашей работе то, что структуры достаточно тонкие, ты очень ограничен в объеме своих действий. Нужно все делать точно до миллиметра. Поэтому мы работаем под микроскопами. Большую часть операций я провожу по удалению катаракты, таких пациентов очень много. Я лечу глаукому, удаляю новообразования на веках, работаю по неотложной хирургии. Я могу делать блефаропластику век с косметической целью, помогаю пациентам после травм, если вдруг случилась какая-то катастрофа. Например, если это проникающее ранение глаза.

«Мои пациенты — это в основном люди старше 60 лет. Но, если работать в кабинете неотложной помощи, хватает всех»

«Иногда люди пытаются уйти с операционного стола. Они ведь не знают, чего ожидать»

Часто пациент нервничает перед операцией, и нужно объяснить поэтапно, что ему предстоит. Всегда спрашиваешь: «Есть ли вопросы у вас ко мне?». Люди, как правило, теряются и говорят, что вопросов нет, но на самом деле это неправда. Желательно им объяснить как можно более подробно, как пройдет операция и что будет завтра. Как правило, этого достаточно, чтобы человек успокоился. В момент самой операции, если она проходит без наркоза, всегда можно говорить слова поддержки.

Эмоции после операций — самое приятное в работе офтальмолога. Если пациент художник или архитектор — у них радость до слез от того, что им вернули зрение и они могут заниматься любимым делом. Пациенты плачут. Люди не то чтобы каждый день, но плачут от счастья. Я помню случай, когда я прооперировала мальчика с синдромом Дауна, и на следующий день мы сняли повязку, а он от радости затанцевал! Он не мог сказать, но на лице у него все было написано, казалось, что он счастлив безумно.

«Человеку, который не работает на скорой, иногда даже трудно представить, в каких условиях нам приходится трудиться, — это и бомжатники, и улицы, и квартиры не совсем чистые»

— В детстве я хотела быть следователем в прокуратуре, как мои родственники, но родители меня упорно отговаривали. В итоге я согласилась. В медицинский университет поступить не получилось, и я пошла учиться в колледж. Думала, что после него снова попробую в вуз. Но так сложилось, что во время практики нас отправили на вызов с реанимационной бригадой, хотя обычно студентов не брали. Был тяжелый пациент без сознания. Тогда я в первый раз увидела всю кухню и подумала, что это интересно. После колледжа я сразу же устроилась в скорую помощь на подстанцию № 4 на Левом берегу. Здесь я уже шесть лет.

Сейчас тяжело стало работать, потому что люди очень агрессивно воспринимают работников скорой помощи. Как только заходишь в квартиру — в тебя швыряют бахилы, мол, надевайте. Если что-то не так, по мнению пациента, сразу достают камеры, и начинаются конфликты с порога. То в домофон вы мне не так ответили, то еще что. Однажды на вызове мы дали куртки, чтобы их повесили, а их взяли просто в коридоре кинули на грязную обувь. Я говорю: «Вы что делаете?». А мне отвечают: «Вы ходите непонятно где, что мы будем в чистый шкаф вешать?».

«Ты оказываешь помощь и видишь результат. Здесь даже благодарностей не надо»

«Бывает, приезжаешь, пациент с тобой разговаривает, стабильный. Ты на секунду отвернулся, и всё. Показатели были нормальные, а он умер»

Страшна даже не сама смерть, а обстановка. Родственники плачут, кричат — умирают и маленькие дети, и молодые люди. Я не знаю, что сказать в такой ситуации и как донести, что его родного человека больше нет. Тут уже ничем не поможешь. Бывает, до конца смены осадок остается, стараешься не принимать близко к сердцу. Эти моменты нельзя пропускать через себя, иначе можно эмоционально сгореть.

Самое приятное в работе, когда ты понимаешь, что помог, довез до стационара, привел в стабильное состояние пациента. Особенно когда какие-то сложные вызовы — травмы, ДТП, инфаркты. Помню, когда еще только устроилась работать, поехала с педиатрической бригадой. На восьмимесячного ребенка пролили кипяток, у него был обширный ожог — руки, ноги, грудь. Образовались пузыри. Мама его успокаивала, качала и содрала их — там всё просто лохмотьями висело. Прямо при мне у него остановилось сердце. А я только после колледжа — взрослым-то реанимационные мероприятия не оказывала, а тут ребенок. Хорошо, что со мной был очень грамотный врач. Мы справились, передали его в реанимацию. История закончилась хорошо, он выжил.

«Во время операции нужно смотреть за салфетками, чтобы они не остались внутри пациента»

— После школы я планировала поступать в педагогический университет. В 11-м классе у меня заболела одноклассница, моя близкая подруга — у нее была онкология. Мы пытались помочь ей, я организовала сбор пожертвований. Нам удалось собрать немалую сумму. Ее отправили на какое-то время лечиться в Израиль. Тогда я стала склоняться к тому, что хочу помогать людям, и поступила в медколледж. Весь первый курс провела у одноклассницы в больнице в онкологическом диспансере. К сожалению, подругу не удалось спасти. Она умерла, когда ей было 19 лет. О ее смерти я узнала, находясь на работе, я устроилась санитаром в больницу имени Кабанова в операционный блок неотложной помощи, куда привозят пациентов на скорой.

Если операции легкие и простые, то атмосфера совершенно другая, нет напряженности. Когда пациент находится в сознании, под местным наркозом, то может разговаривать с тобой и всё слышит. В операционной многие начинают паниковать: кого-то тошнит, кто-то хочет сбежать со стола. Иногда я читаю пациентам любимые стихи. Например, как-то раз рассказывала «Когда мне встречается в людях дурное» Эдуарда Асадова или «Человеку мало надо» Роберта Рождественского. Во время операции играет радио, чтобы расслабить больного, разрядить обстановку. Ему легче — он отвлекается, подпевает — и нам сразу легче.

«Как-то был случай, что ножка стула прошла через грудную клетку пациента, не задев ни одного органа. Это вообще потрясло всех. Просто вытащили эту палку, обработали, и всё»

«Растерялась, когда впервые увидела кишки, они были такие надутые. Но всё это мне понравилось. Мама всегда надо мной смеялась, что я ненормальная»

Привозили омичей с топорами в голове, с мачете в груди. Когда челюстно-лицевую хирургию перевели в Кабанова, то мы вообще многому удивлялись. Никогда я не видела такие укушенные раны, например, собака мужчине щеку откусила. Врачи такое иногда творят — просто из мяса сделали такое красивое лицо. Я до сих пор под впечатлением.

С негативом сталкиваемся часто: нас оскорбляют, говорят какие-то колкие фразы. В основном это нетрезвые люди, которых привозят на ночных дежурствах. Ни для кого не секрет, что в больнице Кабанова не всегда приятный контингент. Часто бывают люди с улицы — без места жительства. Неприязни у меня совершенно никакой нет, все-таки мы сестры милосердия, как говорится. Бывает, делаешь обычную гнойную перевязку, запах стоит ужасный. Даже несмотря на то что ты в маске, всё равно потом всё лицо в сыпи. Неприятно, но отвращения нет. Понимаешь, что человеку больно, что ему нужна помощь и, кроме тебя, никто не поможет, ты делаешь свою работу.

Девушке пришлось поработать в «красной» зоне

— Я вообще не помню такого, чтобы мечтала с детства стать врачом. Просто в какой-то момент после школы решила, что буду поступать в Омский медицинский университет, и всё. В КМХЦ пришла интерном в 2016 году.

Перед операцией у женщин такие большие напуганные глаза. Наша задача — поддержать, сказать, что всё будет хорошо, чтобы они не переживали. С женщинами не так просто работать. Они эмоциональные, за всё переживают, а мужчины более простые, сдержанные, терпеливые. Девочки любят поплакать, даже когда не надо — когда ещё ничего не случилось, на всякий случай. Но ты всегда ставишь себя на место пациента.

«В мой последний рабочий день в ковидном госпитале, в конце августа, когда было уже не так много пациентов, у меня поднялась температура, пришел положительный тест»

«Когда умирают пять человек за сутки, ты и понимаешь, что всё, что было в твоих силах, сделал, но всё равно на душе тяжело, обидно и грустно»

Мы рассчитывали, что КМХЦ коронавирус не коснется, но ошибались. Когда врачей перестало хватать, мне позвонили и спросили, готова ли я выйти. Хоть я и не осознавала, куда иду и что буду делать, я согласилась. Пациенты поступали разные. Кто-то не понимает, зачем его привезли. Думает, что у него всё хорошо, а буквально проходит полдня, и он уже в реанимации.

До сих пор помню одну пациентку. Ей было около 60 лет. Это был выходной, и я дежурила — один врач на все шесть этажей плюс реаниматологи. Вроде бы тихо, и тут мне по рации говорят, что пациентка уже час не выходит из санузла, закрылась в туалете. Медбрат дернул дверь, шпингалет вылетел, а она сидит раздетая, у нее навязчивые движения — она крутит кран, обливается водой, к контакту недоступна, не понимает, где находится, на уговоры пойти в палату начинает драться. В этот момент ее соседке по палате становится плохо, у нее падает сатурация, начинается выраженная одышка, параллельно мы занимаемся еще и ею. Первую женщину нам все-таки удалось положить в отделение реанимации, приехали врачи из психиатрической больницы, назначили ей лечение. А спустя несколько дней у нее появились симптомы «острого живота», ее оперировали по неотложке — удалили кисту яичника, которая была шесть килограммов.

«Я нашла в интернете образец диплома "За храбрость и отвагу, проявленную на приеме у врача, и за то, что не плакал", распечатала несколько, поставила печать поликлиники и всем вручаю»

— Когда мне было 15 лет, я сильно заболела. Меня отправили обследоваться в детскую областную больницу, и там первый раз в жизни я увидела ребенка с детским церебральным параличом. Была возможность пообщаться, я взяла его на руки. Так получилось, что я никогда не видела таких детей. Мне показалось, что малыш особенный, другой, и, наверное, под этим впечатлением решила для себя, что буду лечить детей. Окончила медколледж с красным дипломом, а уже после него — педиатрический факультет.

В моей работе важно найти контакт с ребенком. Индивидуально к каждому пытаешься его подобрать — они же всего боятся. Когда фонендоскоп видят, сразу паника и слезы: «Что это ко мне прикасается?». Иногда говоришь: «Я маму послушаю, а потом и тебя». Они уже знают, как подышать, как ежик, или сделать, как бегемотики, — это значит широко раскрыть рот.

«У меня есть персиковый мальчик. Я его так называю, потому что у него необычайного цвета волосы. На участке у меня их 900, и нужно их как-то запомнить, чтобы систематизировать работу»

«Папы — это отдельная история. Спрашиваешь у отца: "А какой детский сад?". А он переспрашивает у ребенка. И дети потом долго смеются над папами»

Есть у меня на участке дети с хроническими болезнями, с онкологией, такие, кто долго боролся с лейкозом. Они более серьезные. Всегда всё про себя знают: когда сдавали анализы, когда были на консультации и у какого врача. У нас по закону можно с 15 лет ребенка принимать без родителя, а они иногда одни приходят. Например, из ряда вон выходящий случай. Есть ребенок, ему 12, но он взрослый и самостоятельный. Он сам записывается на прием в поликлинику, приходит один, может потребовать в регистратуре медицинскую карту и прийти ко мне. Это систематически происходит. Я его отправляю за родителями, а он выходит в коридор, думает, а потом возвращается: «Что, по-вашему, я просто так пришел сюда?». Он решил, что будет на рукопашный бой ходить, и просит справку. Им родные особо не занимаются.

Когда малышам месяцев 9–10, они так пристально смотрят, рассматривают новое лицо и часто переводят взгляд от меня на маму, потом снова на меня. Мне всегда кажется, что так они ищут одобрения в глазах родителя, мол, всё нормально. Недавно ребенок зашел, вручил мне магнитик с бычком и сказал: «Это вам, медсестра!». Некоторые с порога хвастаются: «Смотри, какие у меня новые ботинки!». Причем я их вижу уже в третий раз. (Смеется.)

ПО ТЕМЕ
Лайк
LIKE0
Смех
HAPPY0
Удивление
SURPRISED0
Гнев
ANGRY0
Печаль
SAD0
Увидели опечатку? Выделите фрагмент и нажмите Ctrl+Enter
ТОП 5
Рекомендуем
Знакомства