Заразилась в последний рабочий день: омский гинеколог — о «красной» зоне и разлуке с родными

28-летняя Наталья Арыку трудится акушером-гинекологом в КМХЦ четвертый год. Ее пациенты — это девушки и женщины, которым необходимы плановые операции. Когда на базе больницы развернули ковидный госпиталь, девушка вызвалась помогать омичам, больным коронавирусом. Врач жила в изоляторе полтора месяца, а дома ее с нетерпением ждала маленькая дочь, которая всё понимала и высылала маме рисунки с COVID-19. О том, почему с женщинами работать сложнее, как проходили беседы с родственниками умерших пациентов и как приходилось экстренно разворачивать новые койки для зараженных — в рубрике «Ангелы в белых халатах».

Врач-гинеколог

— Я вообще не помню такого, чтобы мечтала с детства стать врачом. Просто в какой-то момент после школы решила, что буду поступать в омский медицинский университет, и всё. Я училась на лечебном факультете, потом, когда изучали дисциплины, увлеклась акушерством. Родители предлагали мне пойти по их стопам — юристом, но я отказалась. В КМХЦ пришла интерном в 2016 году. Получила сертификат по гинекологии и через год официально устроилась. До пандемии я каждый день делала операции девушкам и женщинам — как малые, так и большие. Простых операций не бывает, они все особенные, в каждой есть какие-то технические сложности. Чаще всего ко мне на операционный стол попадают пациентки с миомой матки, эндометриозом, опущением органов, полипами.

Каждый врач должен быть немного психологом. Перед операцией у женщин такие большие напуганные глаза. Наша задача — поддержать, сказать, что всё будет хорошо, чтобы они не переживали. Нужно подробно рассказать, какой будет наркоз, что будем делать, как они проснутся, каким будет восстановительный период. Стараешься больше рассказать, чтобы пациенту было спокойнее. С женщинами не так просто работать. Они эмоциональные, за всё переживают, а мужчины более простые, сдержанные, терпеливые. Девочки любят поплакать, даже когда не надо — когда ещё ничего не случилось, на всякий случай. Но ты всегда ставишь себя на место пациента. Да, для врачей это обыденность, но коснись меня какая-то проблема — я бы тоже разрыдалась, себя всегда жалко.

Не пропускать через себя

Раньше пациенты были отзывчивее, чем сейчас. К нам заходили мужья, сыновья и дочки за жен и матерей, говорили приятные слова. А последние года полтора отношение к медикам изменилось. Обычно если в палату кладут одну благодарную пациентку, то и другие за ней тянутся. А если какая-нибудь непростая девочка, то и остальные тоже поддаются этим настроениям.

Иногда случаются неприятные ситуации. Например, когда не разобравшись что к чему, пациентка начинает скандалить, угрожать (бывает и такое). Поначалу такие ситуации я не могла отпустить, очень переживала. Сейчас, спустя время, стараюсь, не пропускаю через себя. Но всё равно, когда какие-нибудь операции с большой кровопотерей, технически непростые, домой приходишь и переживешь, как там та девушка, думаешь, что с ней будет.

Ковидный госпиталь

— Мы рассчитывали, что КМХЦ коронавирус не коснется. Нам озвучили план, какая больница за какой будет закрываться. Мы такие: «Да нет, перед нами БСМП, а там такой большой коечный фонд, до нас это не дойдет». Но мы ошибались. В апреле у нас прекратилась плановая госпитализация, мы долечивали тех, кто у нас есть. Потом персонал нашего отделения ушел в отпуск. А в мае КМХЦ начал принимать ковидных пациентов. Тогда первыми были около 53 вахтовиков из Якутии. Несмотря на то, что штат был укомплектован, все врачи до этого прошли учебу, в июне пришлось расширяться, госпиталь для больных с коронавирусом уже занимал шесть этажей. Когда врачей перестало хватать, мне позвонили и спросили, готова ли я выйти. Мне хотелось работать, дома сидеть было тяжко. Хоть я и не осознавала, куда иду и что буду делать, я согласилась. Первые дни было непривычно. Нам всё показали и рассказали — вроде бы понятно, но ты вышел из больницы, а в голове каша. Потом за неделю вникли, что от тебя нужно. Мое отделение ведь никогда не работало по неотложке, мы этого не касались.

Мне казалось, что я никогда не запомню, в какой последовательности раздеваться и одеваться, но потом быстро запомнила. Работали мы при +35. Были периоды, когда уже сердце колотилось от того, как сильно жарко: подойдешь к окошку, подышишь (если можно так сказать) не снимая все средства защиты

Если немного неправильно наденешь респиратор, очки, то всё стекло мокрое, ничего не видно. А тебе нужно несколько этажей обойти, поговорить со всеми, анализы назначить. Параллельно спускались, принимали скорые, которые приезжали одна за одной. Нужно пациента принять, определить, на какой этаж он пойдет — на кислород, без кислорода, в реанимацию. Параллельно делали операции в госпитале.

В конце июня был большой пик: каждый день поступало стабильное количество человек, больница была полная под завязку. Когда выходили на смену, на одного доктора приходилось 55 пациентов, то есть два этажа было на медика. На 90 коек лежали 128 больных — приходилось разворачивать дополнительные. Позвонили из Минздрава и сказали, что срочно нужно еще 20 мест, что будет большое поступление. Доктора-мужчины сразу же начали расчищать операционные, ординаторские, процедурные кабинеты. Куда можно было поставить койку — ставили и протягивали дополнительно кислород. Помню, как мы учились его подключать.

Непростые коронавирусные пациенты

Пациенты поступают разные. Кто-то не понимает, зачем его привезли. Думает, что у него всё хорошо, а буквально проходит полдня, и он уже в реанимации. Многим быстро становится хуже. Первое время к нам привозили практически всех тяжелых. Кто-то относился с пониманием, кто-то скандалил из-за задержки результатов мазков — тогда был поток большой, лаборатории перегружены. Охи-вздохи: «Сколько мы можем лежать? Когда будут результаты?». А мы старались объяснить, что сейчас большой поток пациентов и лаборатории города перегружены.

До сих пор помню одну пациентку. Ей было около 60 лет. Это был выходной, и я дежурила — один врач на все шесть этажей плюс реаниматологи. Вроде бы тихо, и тут мне по рации говорят, что пациентка уже час не выходит из санузла, закрылась в туалете, вода льется, но она не отзывается. Медбрат дернул дверь, шпингалет вылетел, а она сидит раздетая, у нее навязчивые движения — она крутит кран, обливается водой, к контакту недоступна, не понимает, где находится, на уговоры пойти в палату начинает драться. В этот момент ее соседке по палате становится плохо, у нее падает сатурация, начинается выраженная одышка, параллельно мы занимаемся еще и ею. Я спустилась в реанимацию, на наше счастье там был заведующий (Сергей Григорьевич Бережной — Прим. ред.), он помог. Первую женщину нам все-таки удалось положить в отделение реанимации, приехали врачи из психиатрической больницы, назначили ей лечение. А спустя несколько дней у нее появились симптомы «острого живота», ее оперировали по неотложке — удалили кисту яичника, которая была шесть килограммов.

Крики отчаяния по телефону

— Когда умирают пять человек за сутки, ты и понимаешь, что всё, что было в твоих силах, сделал, но всё равно на душе тяжело, обидно и грустно. В такие моменты хочется закрыться от всех. Однажды я принимала пациентку из района, которой было 36 лет. Ее привезли очень тяжелую, с высокой температурой. У нее дома двое детей, которых некуда было деть, вот и затянула. Она поступила даже без МСКТ. Когда ее «закатили», сатурация была ниже плинтуса, мы ее быстро в реанимацию. Томография показала 75 процентов поражения. На следующий день мне сообщают, что у нее остановилось сердце, ей несколько раз восстанавливали ритм, но больше реанимировать не смогли. Когда пациент умирает в ночь, мы домой в такое время стараемся не звонить с такой новостью, понимаем, что ночью родные только спать не будут. Но в этот раз я все-таки решила набрать ее мужу. Говорю, что приношу свои соболезнования, а он отвечает: «А вы сейчас не шутите?» — «Такими вещами не шутят». Он зарыдал в трубку, я объясняю, как забрать вещи, куда звонить, разговариваю с ним, а он вообще не слышит. Когда звонишь с такими вестями, то всегда слышишь крики отчаяния. Люди не хотят верить в худшее и их можно понять. Если родственник долго был тяжелым, то только тогда более-менее на том конце провода человек морально готов.

Рисунки с коронавирусом

— Полтора месяца мы жили в центре восстановительного лечения «Русь». Коллектив стал более дружным, на базе все больше друг друга узнали. Моя пятилетняя дочь Кира осталась с родителями. Мы разговаривали по видеосвязи каждый день. Я ей присылала фотографии, она всё знала, рисовала коронавирус. Хорошо, что было лето, она с родными ездила на дачу, как-то отвлекалась, но всё равно скучала, а иногда даже плакала. Поначалу было страшно, потом мы уже поняли, что, наверное, мы самые защищенные, потому что ходим все «запакованные», и шансов заболеть где-то гораздо больше, нежели в больнице. Но в мой последний рабочий день в ковидном госпитале, в конце августа, когда было уже не так много пациентов, у меня поднялась температура, пришел положительный тест. Было страшно. Закрываешь глаза и вспоминаешь наше отделение реанимации. Слава богу, до этого не дошло, и я лечилась дома.

На душе хорошо

— Теперь я снова работаю в своем гинекологическом отделении, но времени для себя всё равно остается мало. После работы выползаю, забираю ребенка из сада: у нее кружки, занятия. Иногда ходим вместе заниматься в одну школу — у нее акробатика, у меня йога или растяжка, но это нерегулярно. Дочь хочет быть врачом, как мама, а я говорю: «Господи, не дай бог!» (смеется) Хотя на самом деле я люблю свою работу, особенно когда пациенты благодарны, ты смог помочь и на душе хорошо.