«Моя молодость пациентов не смущает»: истории омских «ангелов в белых халатах»

Все героини этого материала молоды, красивы, а еще они каждый день спасают людей — даже если на них нет белого халата. Их сложно напугать, но легко сделать счастливыми — достаточно просто выздоравливать. Ко Дню женщины-врача NGS55.RU решил вспомнить «ангелов в белых халатах», о которых писал в прошлом году. Ниже — их истории, рассказанные от первого лица. Они вряд ли оставят вас равнодушными.

— В моей семье медиков не было. Помню, как ставила куклам уколы: набирала воду в шприц и «колола». Уже потом приходилось присутствовать и на операциях, и при родах, и на вскрытиях — в обмороки я не падала никогда. Все студенческие годы «болела» нейрохирургией — дежурила в городской больнице № 1 имени Кабанова, училась зашивать раны и ассистировать на операциях... Но когда пришло время выбирать профессию, выбрала терапию — и ни разу не пожалела.

У нас в больнице нет отделения реанимации. Это, конечно, серьезно усложняет жизнь. Представьте ситуацию: у пациента внезапно случился инфаркт миокарда, осложненный кардиогенным шоком, при таком состоянии он может уйти из жизни за считаные минуты. В больших городских больницах в таких случаях на помощь приходит реаниматолог — он, как правило, сидит рядом, за соседней стенкой. А мы вызываем реанимацию из города и всё это время оказываем помощь своими силами. Сколько всего происходило здесь на моих глазах. Анафилактический шок, отек легких, тромбоэмболия... На ночном дежурстве ты остаёшься один на один с этой ситуацией.

Этому диагнозу предшествовал геморрагический инсульт — до сих пор не могу поверить в то, что это произошло со мной. В студенческие годы я присутствовала на разных операциях. И самой страшной из них была операция по трепанации черепа. А теперь мне предстояло перенести ее на себе. Я не знала, кем я вернусь из операционной, и вернусь ли... Помню, как я обнимала своих близких и говорила им о том, как сильно я их люблю. Спустя полгода я вернулась на свою любимую работу.

У меня каждые выходные распланированы — отдых на природе, встречи с друзьями, походы в кино, чтение книг, спорт. Я ведь тогда, перед операцией, пообещала себе именно так жить.

— Я не из тех, кто бредил медициной с самого раннего детства. Когда я была маленькой, я мечтала стать феей или, на худой конец, пожарным. Потом, когда я стала чуть постарше, мне стало интересно: а что находится у человека внутри? После окончания школы я подала документы только в один вуз. Вы, наверное, уже догадались в какой? Другие профессии я даже не рассматривала, несмотря на то что мама всеми силами пыталась меня отговорить — учиться на врача слишком долго и тяжело, а я ленивая и нетерпеливая.

Сложно ли учиться в медицинском? Да, я должна признать, что это нелегко. Все учатся четыре года, а ты — целых шесть лет! И всё это время мы слышали, что станем убийцами, бездарностями и будем работать за 15 тысяч рублей. То еще испытание! Но после пятого курса я проходила практику в онкодиспансере. Там я встретила удивительных людей. Меня поразила их невероятная сила воли, желание жить несмотря ни на что — именно тогда я поняла, что хочу стать врачом-онкологом.

Я помню почти всех своих пациентов. Помню глаза детей в отделении химиотерапии онкодиспансера. У меня был пациент, который борется с раком более десяти лет и прошел более тридцати курсов химиотерапии. Это один из самых позитивных людей, которых я вообще когда-либо знала. «А когда же мне радоваться, если не сейчас?». По-моему, это лучшая инструкция к жизни.

Все мои пациенты проходят четыре стадии принятия неизбежного. Нередко люди заходят в мой кабинет и прямо с порога начинают бессильно плакать. Иногда — кричать. Они кричат о том, что у них не может быть рака, что всю жизнь ведут здоровый образ жизни, что этот диагноз — нелепая ошибка. Бывают ситуации, когда опухоль оказывается неоперабельной, либо пациенту не показаны такие методы лечения, как химиотерапия или лучевая терапия. В этот момент все врачи в одночасье становятся для него врагами. Человеку кажется, что от него отказались. Я очень хочу донести до своих пациентов одну очень важную вещь. Онкологию на ранних стадиях можно излечить.

— У меня и мама врач, а с мужем познакомились на педиатрическом факультете медицинского университета, в общем, такая медицинская семья. Получив диплом, я пришла в отделение реанимации интенсивной терапии новорожденных недоношенных детей. Младенцы не могут говорить, зато умеют улыбаться — я работала с детьми, которым всего несколько суток от роду. Но я могу с уверенностью заявить, что новорождённые дети — это самые благодарные пациенты.

Как ни странно, всех своих маленьких пациентов я помню в лицо, а вот их мам — далеко не всегда. Однажды я шла по улице, и мне навстречу метнулась женщина. «Здравствуйте! Вы нас помните?» Я говорю: «Извините, конечно, но, к сожалению, не помню». А она мне: «Несколько лет назад вы спасли моей доченьке жизнь. А теперь она идёт в первый класс!».

Конечно, профессия медика — это прежде всего про любовь к людям. Кому-то умение любить людей дано свыше, а к кому-то так и не приходит с годами. Каждый, кто идет работать в медицину, понимает, что прежде всего ему придется работать с людьми. Как правило, с людьми тревожными и усталыми. Когда человек болен, он, скорее всего, будет негативно настроен по отношению ко всем окружающим. В первую очередь достанется врачу, под горячую руку может попасть даже регистратор...

Сын, кстати, мне уже сообщил о том, что он хочет стать ветеринаром. Вот задумалась, буду ли я рада, если он свяжет свою жизнь с медициной? Честно скажу — не очень. В других профессиях ты несешь ответственность только за себя, а здесь — и за себя, и за других. Но если сын после школы пойдет учиться на врача, отговаривать его я, конечно, не стану — это его жизнь и его выбор.

— Когда я была маленькой, я восхищалась женщиной-педиатром, которая работала на моем участке. В моем детском воображении она представлялась мне чуть ли не феей — видит меня нечасто, но откуда-то знает обо мне всё! В школе я уделяла много внимания таким предметам, как химия и биология, потому что тогда уже знала, что стану врачом, в другой профессии я себя просто не представляла. Мой папа инженер-электрик говорил, что я выбрала слишком тяжелый путь: врачи и доктора мало зарабатывают, при этом несут на себе огромный груз ответственности. Но это меня никак не удержало. Я девочка упрямая.

В кожно-венерологическом диспансере я работаю четвертый год — пришла сюда сразу после окончания интернатуры. Наверное, процентов шестьдесят своей повседневной жизни я посвящаю медицине — работаю в поликлинике дерматовенерологом и косметологом, ещё и дежурю в стационаре. А там бывают разные пациенты — в основном это люди больные псориазом и экземой. Но нередко случается, что рука об руку с ними идут сопутствующие заболевания (такие как сахарный диабет или ишемическая болезнь сердца), так что ночные дежурства бывают неспокойными. Случается, что лежат у нас беременные женщины, а они, понятное дело, имеют свойство рожать. На моей практике было два таких случая. К счастью, разрешилось всё благополучно.

Мои пациенты все очень разные. Но знаете, что могу сказать однозначно? Все лгут. Сейчас я часто работаю с грудными детьми и их мамами. Говорю мамочке, что нельзя вот это место ребенку мочить. Приходят на следующий прием, и я вижу — процесс распространился. Значит, мочили... А она: «Нет, что вы, мы не мочили!». Ну нельзя обмануть врача, вы поймите! Я же всё вижу.

Я уже смирилась с тем, что если прихожу куда-то отдохнуть, то в толпе незнакомых людей обязательно найдётся человек, которому станет плохо. Если лечу на отдых, то неминуемо услышу в самолёте: «Позовите врача!». Для меня это обыденные вещи — кто-то упал в обморок, значит, нужно оказать помощь. Я почти на автомате могу с этим разобраться. И в виртуальном пространстве — тоже врач. Стоит мне зайти в инстаграм, как начинают писать незнакомые люди — просят консультации.

Знаете, есть такое выражение на латинском языке: «Светя другим, сгораю сам»... Пусть и немного жестоко звучит, но именно таким должен быть настоящий врач.

Виктория Вдовина — хирург омской офтальмологической больницы имени Выходцева

— В классе восьмом я решила, что стану врачом. Каким? Определилась только в институте, на четвертом курсе на цикле офтальмологии просто ёкнуло сердце. В этот момент я и поняла, что это направление нравится мне больше всего. Глаз — он же не отдельно от всего организма.

Пять дней в неделю у нас операционные. Плюс развивается амбулаторная помощь, поэтому оперируем мы не только в условиях круглосуточного стационара, но и дневного, то есть работаем и здесь, и там. Помимо основной работы, есть дежурства. Самое сложное в нашей работе то, что структуры достаточно тонкие, ты очень ограничен в объеме своих действий. Нужно все делать точно до миллиметра. Поэтому мы работаем под микроскопами. Большую часть операций я провожу по удалению катаракты, таких пациентов очень много. Я лечу глаукому, удаляю новообразования на веках, работаю по неотложной хирургии. Я могу делать блефаропластику век с косметической целью, помогаю пациентам после травм, если вдруг случилась какая-то катастрофа. Например, если это проникающее ранение глаза.

Часто пациент нервничает перед операцией, и нужно объяснить поэтапно, что ему предстоит. Всегда спрашиваешь: «Есть ли вопросы у вас ко мне?». Люди, как правило, теряются и говорят, что вопросов нет, но на самом деле это неправда. Желательно им объяснить как можно более подробно, как пройдет операция и что будет завтра. Как правило, этого достаточно, чтобы человек успокоился. В момент самой операции, если она проходит без наркоза, всегда можно говорить слова поддержки.

Эмоции после операций — самое приятное в работе офтальмолога. Если пациент художник или архитектор — у них радость до слез от того, что им вернули зрение и они могут заниматься любимым делом. Пациенты плачут. Люди не то чтобы каждый день, но плачут от счастья. Я помню случай, когда я прооперировала мальчика с синдромом Дауна, и на следующий день мы сняли повязку, а он от радости затанцевал! Он не мог сказать, но на лице у него все было написано, казалось, что он счастлив безумно.

— В детстве я хотела быть следователем в прокуратуре, как мои родственники, но родители меня упорно отговаривали. В итоге я согласилась. В медицинский университет поступить не получилось, и я пошла учиться в колледж. Думала, что после него снова попробую в вуз. Но так сложилось, что во время практики нас отправили на вызов с реанимационной бригадой, хотя обычно студентов не брали. Был тяжелый пациент без сознания. Тогда я в первый раз увидела всю кухню и подумала, что это интересно. После колледжа я сразу же устроилась в скорую помощь на подстанцию № 4 на Левом берегу. Здесь я уже шесть лет.

Сейчас тяжело стало работать, потому что люди очень агрессивно воспринимают работников скорой помощи. Как только заходишь в квартиру — в тебя швыряют бахилы, мол, надевайте. Если что-то не так, по мнению пациента, сразу достают камеры, и начинаются конфликты с порога. То в домофон вы мне не так ответили, то еще что. Однажды на вызове мы дали куртки, чтобы их повесили, а их взяли просто в коридоре кинули на грязную обувь. Я говорю: «Вы что делаете?». А мне отвечают: «Вы ходите непонятно где, что мы будем в чистый шкаф вешать?».

Страшна даже не сама смерть, а обстановка. Родственники плачут, кричат — умирают и маленькие дети, и молодые люди. Я не знаю, что сказать в такой ситуации и как донести, что его родного человека больше нет. Тут уже ничем не поможешь. Бывает, до конца смены осадок остается, стараешься не принимать близко к сердцу. Эти моменты нельзя пропускать через себя, иначе можно эмоционально сгореть.

Самое приятное в работе, когда ты понимаешь, что помог, довез до стационара, привел в стабильное состояние пациента. Особенно когда какие-то сложные вызовы — травмы, ДТП, инфаркты. Помню, когда еще только устроилась работать, поехала с педиатрической бригадой. На восьмимесячного ребенка пролили кипяток, у него был обширный ожог — руки, ноги, грудь. Образовались пузыри. Мама его успокаивала, качала и содрала их — там всё просто лохмотьями висело. Прямо при мне у него остановилось сердце. А я только после колледжа — взрослым-то реанимационные мероприятия не оказывала, а тут ребенок. Хорошо, что со мной был очень грамотный врач. Мы справились, передали его в реанимацию. История закончилась хорошо, он выжил.

— После школы я планировала поступать в педагогический университет. В 11-м классе у меня заболела одноклассница, моя близкая подруга — у нее была онкология. Мы пытались помочь ей, я организовала сбор пожертвований. Нам удалось собрать немалую сумму. Ее отправили на какое-то время лечиться в Израиль. Тогда я стала склоняться к тому, что хочу помогать людям, и поступила в медколледж. Весь первый курс провела у одноклассницы в больнице в онкологическом диспансере. К сожалению, подругу не удалось спасти. Она умерла, когда ей было 19 лет. О ее смерти я узнала, находясь на работе, я устроилась санитаром в больницу имени Кабанова в операционный блок неотложной помощи, куда привозят пациентов на скорой.

Если операции легкие и простые, то атмосфера совершенно другая, нет напряженности. Когда пациент находится в сознании, под местным наркозом, то может разговаривать с тобой и всё слышит. В операционной многие начинают паниковать: кого-то тошнит, кто-то хочет сбежать со стола. Иногда я читаю пациентам любимые стихи. Например, как-то раз рассказывала «Когда мне встречается в людях дурное» Эдуарда Асадова или «Человеку мало надо» Роберта Рождественского. Во время операции играет радио, чтобы расслабить больного, разрядить обстановку. Ему легче — он отвлекается, подпевает — и нам сразу легче.

Привозили омичей с топорами в голове, с мачете в груди. Когда челюстно-лицевую хирургию перевели в Кабанова, то мы вообще многому удивлялись. Никогда я не видела такие укушенные раны, например, собака мужчине щеку откусила. Врачи такое иногда творят — просто из мяса сделали такое красивое лицо. Я до сих пор под впечатлением.

С негативом сталкиваемся часто: нас оскорбляют, говорят какие-то колкие фразы. В основном это нетрезвые люди, которых привозят на ночных дежурствах. Ни для кого не секрет, что в больнице Кабанова не всегда приятный контингент. Часто бывают люди с улицы — без места жительства. Неприязни у меня совершенно никакой нет, все-таки мы сестры милосердия, как говорится. Бывает, делаешь обычную гнойную перевязку, запах стоит ужасный. Даже несмотря на то что ты в маске, всё равно потом всё лицо в сыпи. Неприятно, но отвращения нет. Понимаешь, что человеку больно, что ему нужна помощь и, кроме тебя, никто не поможет, ты делаешь свою работу.

— Я вообще не помню такого, чтобы мечтала с детства стать врачом. Просто в какой-то момент после школы решила, что буду поступать в Омский медицинский университет, и всё. В КМХЦ пришла интерном в 2016 году.

Перед операцией у женщин такие большие напуганные глаза. Наша задача — поддержать, сказать, что всё будет хорошо, чтобы они не переживали. С женщинами не так просто работать. Они эмоциональные, за всё переживают, а мужчины более простые, сдержанные, терпеливые. Девочки любят поплакать, даже когда не надо — когда ещё ничего не случилось, на всякий случай. Но ты всегда ставишь себя на место пациента.

Мы рассчитывали, что КМХЦ коронавирус не коснется, но ошибались. Когда врачей перестало хватать, мне позвонили и спросили, готова ли я выйти. Хоть я и не осознавала, куда иду и что буду делать, я согласилась. Пациенты поступали разные. Кто-то не понимает, зачем его привезли. Думает, что у него всё хорошо, а буквально проходит полдня, и он уже в реанимации.

До сих пор помню одну пациентку. Ей было около 60 лет. Это был выходной, и я дежурила — один врач на все шесть этажей плюс реаниматологи. Вроде бы тихо, и тут мне по рации говорят, что пациентка уже час не выходит из санузла, закрылась в туалете. Медбрат дернул дверь, шпингалет вылетел, а она сидит раздетая, у нее навязчивые движения — она крутит кран, обливается водой, к контакту недоступна, не понимает, где находится, на уговоры пойти в палату начинает драться. В этот момент ее соседке по палате становится плохо, у нее падает сатурация, начинается выраженная одышка, параллельно мы занимаемся еще и ею. Первую женщину нам все-таки удалось положить в отделение реанимации, приехали врачи из психиатрической больницы, назначили ей лечение. А спустя несколько дней у нее появились симптомы «острого живота», ее оперировали по неотложке — удалили кисту яичника, которая была шесть килограммов.

— Когда мне было 15 лет, я сильно заболела. Меня отправили обследоваться в детскую областную больницу, и там первый раз в жизни я увидела ребенка с детским церебральным параличом. Была возможность пообщаться, я взяла его на руки. Так получилось, что я никогда не видела таких детей. Мне показалось, что малыш особенный, другой, и, наверное, под этим впечатлением решила для себя, что буду лечить детей. Окончила медколледж с красным дипломом, а уже после него — педиатрический факультет.

В моей работе важно найти контакт с ребенком. Индивидуально к каждому пытаешься его подобрать — они же всего боятся. Когда фонендоскоп видят, сразу паника и слезы: «Что это ко мне прикасается?». Иногда говоришь: «Я маму послушаю, а потом и тебя». Они уже знают, как подышать, как ежик, или сделать, как бегемотики, — это значит широко раскрыть рот.

Есть у меня на участке дети с хроническими болезнями, с онкологией, такие, кто долго боролся с лейкозом. Они более серьезные. Всегда всё про себя знают: когда сдавали анализы, когда были на консультации и у какого врача. У нас по закону можно с 15 лет ребенка принимать без родителя, а они иногда одни приходят. Например, из ряда вон выходящий случай. Есть ребенок, ему 12, но он взрослый и самостоятельный. Он сам записывается на прием в поликлинику, приходит один, может потребовать в регистратуре медицинскую карту и прийти ко мне. Это систематически происходит. Я его отправляю за родителями, а он выходит в коридор, думает, а потом возвращается: «Что, по-вашему, я просто так пришел сюда?». Он решил, что будет на рукопашный бой ходить, и просит справку. Им родные особо не занимаются.

Когда малышам месяцев 9–10, они так пристально смотрят, рассматривают новое лицо и часто переводят взгляд от меня на маму, потом снова на меня. Мне всегда кажется, что так они ищут одобрения в глазах родителя, мол, всё нормально. Недавно ребенок зашел, вручил мне магнитик с бычком и сказал: «Это вам, медсестра!». Некоторые с порога хвастаются: «Смотри, какие у меня новые ботинки!». Причем я их вижу уже в третий раз. (Смеется.)