Попытки вылечить терминальных больных — убийство химиотерапией? Колонка о последнем шансе

НГС.ОМСК побеседовал с врачом о борьбе с болезнью в безнадёжной стадии, пилюле от рака и отношениях между врачами и пациентами.

Говорят, что, после того как история онкобольной Юлии Гущиной попала в СМИ, врачи омского онкодиспансера здорово обиделись на журналистов за фразы в духе «наши не смогли помочь, а питерские могут». В свою очередь, множество пациентов и их родственников смертельно обижены на медиков, которые отказывают в последнем шансе. Корреспондент NGS55.RU Антон Малахевич написал колонку о том, что этот конфликт будет продолжаться до тех пор, пока существуют врачи и пациенты, а люди не станут бессмертными.

Меня, конечно, предупреждали, что тема сложная, не терпит обобщений и единственного правильного решения здесь нет. Мол, даже взглянуть на нее сверху не получится, потому что и пациенты, и врачи объективно правы. Безнадежным онкобольным часто назначают только симптоматическое лечение — проще говоря, обезболивание. Еще проще — предлагают опустить руки и ждать смерти, пытаясь хоть как-то сгладить мучения. Но организм, как правило, в этот момент уже не реагирует на обезболивающие, или эта боль настолько сильная, что невыносима даже в сглаженном виде. Кто, видя близкого человека в таком состоянии, спокойно сядет у кровати? Каждый, кому довелось терять родных, понимает, что единственная потребность в этом состоянии — делать хоть что-то. Но врачи отказывают в химиотерапии. Главный вопрос, который напрашивается в этой ситуации: почему мне не дают последнего шанса, если я совсем скоро умру?

В паллиативном отделении ГБ-17, где лежат в том числе пациенты с онкологией, похожая ситуация складывается у каждого второго пациента с раком. Более того, наверное, у каждого есть родственник или знакомый, который болел по тому же сценарию. И история Юлии Гущиной — классический тому пример. За одним исключением: за большие деньги, собранные неравнодушными людьми, ей все-таки взялись проводить химиотерапию в Санкт-Петербурге. И было бы очень просто, если бы речь шла лишь о квалификации врачей омского онкодиспансера и его оснащении. Ну правда, что им, лишней химии жалко? Нет, говорят, не жалко.

— Если бы вы посмотрели на пациентов в ГБ-17, то подобных вопросов, наверное, и не возникло бы. В ситуациях, когда есть масса критичных симптомов, попытки лечения — это убийство человека химиотерапией. Речь идет об очень токсичном методе, который и относительно крепкому человеку еще нужно пережить, — пояснял мне один омский онколог несколько лет назад.

По ряду причин тот материал не вышел, и говорили мы о совсем другом случае, но в точности таком же, как у Юлии Гущиной. В этом вопросе врачи и пациенты, наверное, не сойдутся никогда — если только когда-нибудь в корне не изменятся принципы отечественного здравоохранения. Пока они трактуются однозначно: лечение не покер, нельзя ставить всё на кон под девизом «пан или пропал». Вне зависимости от ситуации нужно с минимальным риском «увеличить продолжительность и качество жизни», официальными формулировками говоря.

— Что значит «не смогли помочь»? Существуют протоколы лечения. Стратегии лечения. Если совсем грубо: один хирург вырезает пораженный орган целиком, чтобы болезнь не распространялась дальше. Надежно, да, но человек становится неполноценным. А другой хирург режет по кусочкам, стараясь и победить болезнь, и минимизировать потери. Каждая из этих стратегий имеет право на жизнь, и каждая работает. Поэтому нет, я не говорю о том, что на семье Юлии Гущиной, которая хватается за соломинку, коллеги из Петербурга зарабатывают деньги. Но с их стратегией лечения не соглашусь по целому ряду объективных причин. Хотя как человек тоже хочу верить в чудо и надеяться, что это лечение поможет, — рассказала сотрудница сферы здравоохранения, знакомая с ситуацией.

Один омский онколог при мне перефразировал Чехова: если лечение не помогает — значит, или лечение не то, или болезнь не та. По словам врачей, от онкологии умирают и великолепные пациенты, которые на сто процентов выполняли всё, что требуется. Мы еще не победили рак. Пример — история 16-летней Алины Карий, с которой я еще полтора месяца назад спокойно разговаривал у нее дома. У девушки была куча планов, а благотворительный центр «Радуга» собирал ей деньги на бионический протез. Но после восьмого курса химиотерапии у Алины обнаружили метастазы в легких и костях — через какую-то неделю девушки не стало.

Относиться спокойно к этому нельзя. Пациенты и родственники всегда будут терзаться вопросами «кто виноват?» и «что делать?». Врачи — работать по своим стандартам. И споры по поводу стратегий лечения тоже будут возникать до тех пор, пока существуют болезни. В такой ситуации поверишь не только в медицину — в чудо, бога, черта — лишь бы помогло. Надеюсь, что поможет и Юлии, и тем больным людям, которых даже не знаю.