Руководитель «Пятого театра» Никита Гриншпун о своём уголовном деле: «И что — я сам у себя украл?»

Пока страна выходит из изоляции, в Омске продолжается обсуждение уголовного дела, возбуждённого в отношении художественного руководителя «Пятого театра» Никиты Гриншпуна. Именитого режиссера, представителя театральной династии и номинанта Национальной театральной премии «Золотая маска» в 2009 году подозревают в хищении 1,3 миллиона рублей. Дело возбуждено, обыски прошли, Никите Гриншпуну выбрана мера пресечения — подписка о невыезде.

По данным следствия, с 2016 по 2018 год он заключал контракты на оказание услуг художника по свету на подставное лицо, а полученный гонорар предположительно забирал себе. В известных телеграмм-каналах, посвященных культурной повестке России, худрука «Пятого театра» уже окрестили омским Серебренниковым. Что неудивительно. В реалиях жизнедеятельности современного российского театра (как отдельного института) некоторый процент бюджетных учреждений использует схему, к которой прибегнул Никита Гриншпун. Из-за небольшого выделяемого государством бюджета, которого особо не хватает небольшому региональному театру, руководителю приходится заключать договор на услуги с другим лицом, самому выполнять эту услугу, а полученные деньги тратить на постановку. В конкретном случае был договор на оказание услуг художника по свету, свет же выставлял сам Никита Гриншпун, деньги шли в спектакль — такова позиция тандема режиссера и его адвоката.

Сам Никита Гриншпун недавно собрал нескольких журналистов и рассказал о своём уголовном деле. Его точка зрения — в нашем интервью.

— Когда вообще началась эта история? Сколько уже месяцев вы в этом находитесь?

— В этом аду? С марта. Мы вернулись с «Маски плюс» (спектакль Никиты Гриншпуна «Человек из Подольска» участвовал во внеконкурсной программе «Золотая маска»), и на следующий день это всё началось. Ко мне приехали, постучали в дверь, я открыл, на пороге стояла следователь, у неё в руках была бумажка. Я её прочел и узнал, что возбуждено уголовное дело.

— Какова линия защиты вас и вашего адвоката?

— Такого понятия как линия защиты для меня не существует. Я пытаюсь говорить правду, как есть на самом деле. Я надеюсь, что в результате эта правда приведет к положительным результатам, что следователи и общественность во всём разберутся.

— Вы сами ставили свет на постановках в указанный период, почему не заключали контракты на своё имя?

— Я боялся. Странно, когда директор сам с собой заключает договор. И мне показалось — вот, думаю, какой я хитрый, — я сделаю всё, сэкономлю, но договор заключу просто на другого человека. Вот и всё.

— Какими спектаклями заинтересовалось следствие?

— В период с 2016 по 2018 год было поставлено тринадцать спектаклей. Те, к которым, по мнению следователей, есть претензии. Например, постановка «Издалека — долго». Я сам писал инсценировку по письмам немецких солдат, сам делал свет, сам делал достаточно сложные видео, долго мучился, был увлечён этой идеей, она мне нравилась. Сказать, что в этом спектакле нет света, глупо. Постановка по Мольеру «Мнимый больной» — огромный спектакль. Там было своё решение, и там был яркий свет. Ни один спектакль не может идти без света. Новогодние сказки не могут быть без света: детям нужны чудеса, яркие вспышки, так как внимание детей ограничено, его надо постоянно держать. Спектакль «Человек из Подольска» — я мучился, думал, как придумать образ райотдела. Я заказал лампы неонового света, ну это же тоже решение — ты должен его придумать.

Всё ведь на виду. Идёт репетиция спектакля. Режиссёр стоит в зале и орёт — это туда, это сюда, ты уйди, на эту реплику погаси. Скрыть это невозможно. На сцене стоит двадцать артистов в костюмах, им жарко, осветители вешают эти фонари и проклинают режиссёра. Бутафоры, реквизиторы. Процесс работы невозможно скрыть, это не история, когда я сидел в кабинете и что-то делал.

— Главный вопрос, который задают непосвящённые люди, — почему вы в принципе не позвали художника по свету?

— К сожалению, в Омске нет специалистов такого уровня. Театры вынуждены их приглашать со стороны. Осветитель или электрик не может сделать этой работы, не потому что он плохой человек, а потому что есть своя специфика. Надо прочесть пьесу, полгода просидеть с артистами, выйти на сцену, провести прогоны, потом, понимая, где какая мизансцена, где какое решение, ты уже можешь сказать осветителю, где должен быть в эту секунду свет.

— Сразу после пресс-релиза полиции о возбуждении уголовного дела в СМИ появилась информация, что не так давно вы купили машину за несколько миллионов.

— Я ждал этого вопроса. Будем честны. Я высокооплачиваемый режиссёр. Я занимаюсь этим около 20 лет. У меня достаточно высокие гонорары. Ещё в 2009 году я уже ездил на дорогущем «Лексусе» и ни у кого не было ко мне вопросов. Я из достаточно обеспеченной семьи. Как вы думаете, за 20 лет профессиональной деятельности я мог собрать три миллиона рублей? Мог. И пять миллионов я честно взял в кредит. Это официальная информация. Мне все говорили, что я дурак и это дорого. Может, это была глупость, но я хотел эту машину.

Есть байка, я её порой рассказываю. В Одессе существует понятие «пижон», а в еврейских семьях таких, как я, называют «швицер». Это человек, у которого ни черта нет, но он производит впечатление состоятельного, богатого и респектабельного. Можно назвать это образом жизни. Но, конечно, в чужих глазах я коррупционер, я это прекрасно понимаю.

— Вы уже успели поговорить о происходящем с министром культуры Омской области?

— Да, с Юрием Викторовичем мы поговорили. На самом деле, я испытываю некоторую неловкость, потому что в какой-то мере я его подставил. Хотя, видит Бог, моей вины в этом нет. Мы нормально поговорили, у нас рабочие отношения.

— Когда истекает ваш контракт?

— В сентябре.

— Вы собирались уезжать или оставаться?

— Мы были в стадии переговоров по этому поводу. Обсуждали с министром этот вопрос, но решения не было принято. И да, если мне скажут уволиться, я уволюсь.

— Кто вас поддерживает в этой ситуации?

— Друзья из Москвы, мои близкие.

— Как труппа приняла факт открытия уголовного дела, они поддерживают вас?

— Вы понимаете, люди остаются людьми. И так сложилось, что театр в этот период был на изоляции, он и сейчас продолжает быть на изоляции. Мы не общаемся, поэтому для меня, наверное, было бы легче, если бы я чувствовал эту поддержку.

— Звучит будто у вас конфликты с сотрудниками?

— Нет, нет! Ну как нет… Театр — живой организм, есть своя команда, кто-то за, кто-то против, это нормально, с кем-то конфликты, конечно, были, с кем-то любовь до гроба. Но надо немножко делать скидку на чудный мир кулис. Хотя, если честно, я думаю, что большая часть людей переживает и поддерживает, я это чувствую и знаю. Просто в связи с нашей сегодняшней жизнью всё это не выражено так, как могло бы быть.

— Встречи с коллективом ещё не было?

— Пока нет, но я понимаю, что надо встретиться, поговорить. Для меня эта история стала шоком, поверьте, это не ради красного словца. Я дня два ничего не соображал. Но надо что-то сказать, нельзя молчать. Я назначил эту встречу, мы хотим собраться 22–23 числа с труппой, хочу поговорить с ними, в том числе и об этом. Я исповедую принцип разговаривать, мы всегда собирались и разговаривали, иногда это даже было чересчур откровенно.

— В каком состоянии вы сейчас находитесь?

— Я устал. Устал, напуган, подавлен. Обычные чувства любого человека в такой ситуации. Я пытаюсь отвлечься, но, к сожалению, получается плохо. Все мысли заняты происходящим.

Знаете, мне всегда казалось, и до сих пор кажется, что за всё, что я сделал, меня нужно награждать. Когда я пришёл в этот театр, он зарабатывал 17 миллионов рублей и ещё имел долги. Сегодня «Пятый театр» зарабатывает 26 миллионов с копейками. Для чего нужны эти деньги? Чтобы ставить спектакли. Я безумно благодарен областному министерству культуры, у меня нет к нему претензий. Но давайте выведем за скобки лирику — «Пятый театр» — это бедный театр. На постановки нам дают полтора миллиона бюджетных денег в год. А я выпускаю шесть спектаклей. Где мы берём деньги? Из внебюджета, который зарабатываем. Люди в этом театре пашут, как проклятые, как лошади, чтобы увеличивать оборот. Я могу делать всего две постановки в год, но зачем я здесь тогда нужен? Надо делать их пять, шесть, надо чтобы было ещё две сказки, чтобы охватить детскую аудиторию. Только в первый год история со сказками принесла около 2,5 миллиона рублей. Всё же считается, я же сам сижу и считаю. И что — я сам у себя украл? Нет, мы занимались другими вещами. Мы занимались театром.