«Заставляют с драгункой драться против танков»: что написано в рассекреченных документах про первые дни войны

В последнее время хорошие новости из архивов появляются чаще обычного. Накануне, 21 июня, у нас появился доступ к очередной папке с донесениями, спецсообщениями, докладными записками и прочими бумагами, с которой был снят неприятный для историка гриф «Секретно». Посвящены эти документы началу войны — событиям, которые произошли ровно 80 лет назад. Архивные бумаги были представлены УФСБ по Омской области в историческом парке «Россия — моя история». Изучить их может любой желающий. Омский историк и журналист Николай Эйхвальд собрал самые интересные выдержки в материале для NGS55.RU.

Возможно, читатель еще помнит, что начался наш архивный цикл со статьи, посвященной освобождению Крыма. Позже мы писали о двух сформированных в Калачинске воинских бригадах, которые сражались под Ленинградом и освобождали Левобережную Украину. Документы, которые мы изучаем сегодня, рассказывают о пограничниках, пытавшихся летом 1941 года остановить врага на прибалтийском и киевском направлениях. Заранее понятно, что попытки эти оказались неудачными, но спойлер здесь ничего не испортит: ведь главное — живые детали, за которыми специалисты и идут в архив.

«Утром, в четыре часа». Ну или в два ночи

О том, как всё начиналось «на самом деле», наши люди знают уже достаточно давно. Огромные армейские группировки сосредоточены вдоль западной границы, разведчики и перебежчики регулярно сообщают о планах германского командования начать вторжение и даже называют дату — воскресное утро 22 июня. Этим сообщениям не верят, а потому нападение оказывается абсолютно неожиданным и очень эффективным.

Так ли это было в действительности? Рассекреченные документы из омского архива помогают ответить на этот важный вопрос. Передо мной лежит донесение младшего лейтенанта госбезопасности Шпаковского, подписавшегося как «бывший начальник 3-го отдела НКВД 106 П/О, ныне замначальника 3-го отдела XI СК». Адресат — заместитель наркома НКВД БССР (Белорусской Советской Социалистической республики) полковник Мисюрев, адрес — город Минск. Столица Белоруссии, как мы знаем, была занята врагом уже 27 июня, а в донесении описывается обстановка на 23-е число. Для Шпаковского война идет всего сутки, но перед ним уже открылись, как сказали бы сейчас, «социальные лифты»; войска несут огромные потери, офицеры гибнут массами, и «особисты» — не исключение. Потому-то младший лейтенант и шагнул из замначальников отдела НКВД пограничного отряда в замначальники отдела целого корпуса. Пока он только врио, его назначил майор ГБ из армейского штаба, но какие могут быть формальности в этом хаосе?

Итак, Шпаковский пишет заместителю наркома, что «материалы об усиленной подготовке Германии к военным действиям против СССР» поступали в разведуправление Прибалтийского военного округа от «закордонной агентуры» с начала июня. 4-го числа к этим данным добавились показания немецкого ефрейтора Вальпера Шнедера, который дезертировал, перешел границу и рассказал: да, подготовка идет, и в части вермахта даже приезжают офицеры, чтобы прочесть лекции о предстоящем наступлении.

— Повседневным наблюдением за сопредельной стороной также была видна лихорадящая подготовка к войне, — пишет Шпаковский.

Все данные передавались наверх по вертикали госбезопасности, а погранотряд № 106, к которому относился автор донесения (это Литва, район города Таураге (ранее Тауроген, в цитате оставлено, как в документе. — Прим. ред.) на границе с Восточной Пруссией), с 19 июня был на боевом положении. Однако начальство, как это часто бывает, оказалось не на высоте. Командир корпуса 20-го числа направил распоряжение командиру погранотряда подполковнику Головкину: если враг перейдет границу малыми силами, уничтожить его, а при масштабном наступлении сразу отходить и занимать укрепленные рубежи. Головкин, по словам младшего лейтенанта, получив этот приказ, заявил: «Я отступать не буду, а только наступать». В результате начальники пограничных комендатур не знали, что делать.

— Командование округа в этом направлении вообще не дало никаких указаний, — пишет Шпаковский, — предоставив всё воле случая.

Примерно та же картина обрисована в докладной записке «О недочетах действий 90-го погранотряда и других в/частей в боевой обстановке на 1 июля 1941 года». Имя автора замазано чернилами, но ясно, что речь идет о границе на львовском направлении. В документе говорится, что агентурные данные о подготовке ко вторжению и даже о точной дате поступали и передавались наверх, но в командовании 5-й армии «к этому отнеслись несерьезно, сказав, что эти данные нужно перепроверить». Занялся ли кто-то перепроверкой или штабисты просто понадеялись на русский «авось», неясно.

Шпаковский пишет, что ночью на 22 июня, в два часа, с 1-й погранзаставы 106-го отряда сообщили: 10 немецких танков подошли вплотную к государственной границе, «за ними следуют и другие». Солдат тут же подняли по тревоге, а «особисты» приняли экстренные меры по своему профилю — сложили все документы в железный ящик и загрузили в машину. О каких-то действиях советских военных в следующие два часа в донесении ничего не говорится.

— В 4:00 утра, — пишет младший лейтенант, — штаб 106 П/О и штабные подразделения, воинские части и важнейшие объекты г. Таураген были подвергнуты ураганному артиллерийскому огню, после чего на него обрушились штурмовая авиация противника и танки.

Это было начало войны. Получается, не слишком внезапное, но Красной армии предупреждения не помогли.

Цена вопроса

Только когда грянул гром, стало понятно, какова цена промедлений и простой глупости командования. О цене в масштабах всей линии фронта, от Чёрного моря до Балтийского, мы примерно знаем, а рассекреченные документы помогают немного детализировать это знание. Шпаковский пишет, что его погранотряд потерял за первые часы войны 80% бойцов; на некоторых заставах осталось всего по два-три человека, а во всем отряде — 164 (а было больше двух тысяч). О судьбе соседей, отряда № 105, он имел к 23-му числу только отрывочные сведения: было известно, что и их расстреляли практически в упор из артиллерии и пулеметов и что потери огромны.

Враг легко уничтожил склады боеприпасов, машины, продовольствие, потому что никто не позаботился об отправке всего этого в тыл. Шпаковский пишет о «почти полном уничтожении личного состава и материальных ценностей», но больше всего его печалит гибель членов семей офицеров.

— Следует особо отметить тяжелую ответственность виновников уничтожения семей начсостава, — сообщает младший лейтенант. — Несмотря на имеющиеся давно данные о войне, семьи не были эвакуированы, руководство округа преступно легкомысленно подошло к этому вопросу, в результате чего погибли почти все семьи начсостава — перед советским судом должны стоять лица, допустившие бесцельные жертвы.

Не везде обстановка складывалась настолько трагично. Один из рассекреченных документов — «Справка о недочетах в боевой деятельности, политико-моральном состоянии 94-го погранотряда НКВД», защищавшего Родину где-то в Карпатах. Согласно этой «Справке», в первые дни пограничники сражались очень успешно. 17-я и 18-я заставы в трехдневных боях заставили отступить два вражеских батальона, 3-я комендатура отбила атаки одного батальона и 200 «сабельников», захватила 3 пушки и другие трофеи. Разгадка проста: здесь красноармейцам противостояли венгры, которые по своей боеспособности превосходили румын, но очень сильно уступали вермахту. Впрочем, даже после этих тактических успехов пограничникам пришлось отступать в сторону Киева, чтобы не оказаться в окружении.

«Не воспитан высокий советский патриотизм»

Поражение в масштабных битвах и отход армии перед наступающим врагом — это очень тяжелое испытание для военных. Не приходится удивляться тому, что моральный дух войск — главная тема во внутренних документах НКВД 1941 года. Во всех бумагах из рассекреченной папки рефреном звучат слова: бойцы «героически сражаются», «мужественно отражают атаки противника», «полны стремлением отомстить врагу». Однако в подобные моменты всегда находятся люди, которые или испуганы, или просто растеряны, или делятся с окружающими своим непониманием того, как руководство могло допустить такое. И первое, и второе, и (возможно, в первую очередь) третье считалось по военным законам 41-го года серьезным преступлением.

— Имелись отдельные случаи происшествий, неправильных боевых действий и дезертирства, — пишет оставшийся неизвестным автор докладной записки, направленной из Тернополя в Киев.

Речь — о военной группировке, отходившей на восток из района Львова, и происшествия были довольно разнообразными. Кто-то попал под дружественный огонь, кто-то расстрелял из пушек село, получив непроверенные данные, будто там есть «контрреволюционная банда», кто-то бежал с поля боя или из-за паники сорвал уничтожение военного склада. В записке упоминается дезертир Михаил Лейбович Гольдфарб, уроженец местечка Вахновичи под Винницей, пытавшийся пробраться домой. Ох, представлял ли он, что будет и с местечком, и с его жителями? Знал ли Михаил Лейбович, почему вот эту конкретную войну нужно вести до победного конца? Судя по некоторым особенностям официальной советской идеологии, таких знаний у него не было.

Кто-то не знал, зачем воевать, а кто-то просто не мог. Автор записки сообщает о начальнике штаба 2-й комендатуры 22-го погранотряда Трунёве, пустившем пулю себе в лоб «из-за малодушия и трусости». В предсмертной записке самоубийца объяснил, «что в боевой обстановке не смог бы быть командиром», потому и принял такое решение. Полковник Астафьев, возглавлявший оперотдел штаба погранвойск, ничего объяснять не стал: поехав за семьей в Одессу, он просто застрелился на местном вокзале.

— Причины, побудившие его совершить самоубийство, для нас неизвестны, — уточняется в документе.

В том же отступлении от Львова к Киеву участвовал автор «Справки о недочетах…». Отход был тяжелым: немецкая авиация бомбила дороги, на обочинах оставались трупы, машины, поврежденное или брошенное имущество. Без самолетов-истребителей и артиллерии красноармейцы не могли остановиться на каком-нибудь выгодном рубеже и уходили всё дальше на восток. Боевой дух, конечно, оставлял желать лучшего.

— Политико-воспитательная работа среди личного состава организована была плохо, — пишет автор «Справки». — Политаппарат не уделял достаточного внимания вопросу воспитания в личном составе высокого советского патриотизма. Среди большой части командного состава имела место паническая оценка обстановки, командиры заявляли: «Отряд противником окружен и будет разбит».

«Где наши танки и авиация?»

Некоторые бойцы делали из происходящего очень конкретные выводы.

— Красноармеец Петров и с ним 7 человек добровольно сдались противнику, — сообщается в «Справке».

Политрук Борисов, а с ним трое сержантов и один рядовой попали в плен и, «имея полную возможность бежать, никаких мер к побегу не предприняли»; командир отделения Васильченко, находясь в окружении, на предложение замполитрука прорываться ответил: «Я сейчас не пойду, останусь здесь». Пофамильный список командиров и бойцов, самовольно оставивших место боя и отданных потом под трибунал, впечатляет (но тут, конечно, важно не преувеличивать масштабы явления — в процентном отношении трусов было не так много).

Как всегда, нашлось немало болтунов. Одни делились с сослуживцами своими переживаниями за страну, другие — личными страхами.

— Нас бросают на произвол судьбы, — заявил красноармеец Дятлов сразу после выхода из окружения, — заставляют с драгункой драться против танков, самолетов, броневиков и минометов.

Капитан Шиманский выразил в ближнем кругу свое недоумение.

— Я ничего не понимаю, где наши танки и авиация, — сказал он. — Я никогда не думал, что противника пустят за линию старой границы.

Никто из собеседников не помог ему понять происходящее, но зато один из них оказался осведомителем «особого отдела».

Фигурирующий в том же документе старшина Федоренко в обобщения не пускался — только грустил о своей личной судьбе.

— Хорошо бы попасть куда-нибудь в хозяйственное подразделение в тыл, — помечтал он однажды вслух, — а то на фронте могут убить.

Его условный единомышленник младший лейтенант Землянко перешел от слов к делу: посланный с отделением на разведку, он бросил своих людей и бежал в тыл. Там его вызвали на допрос в прокуратуру, но младший лейтенант обратил внимание только на одну вещь: допрашивали его люди с еврейскими фамилиями.

— Они, евреи, всегда ищут место спокойное, — рассказал потом Землянко своим подчиненным. — Пусть бы пошли на фронт да сами попробовали всыпать немцу!

Судя по тому, что младший лейтенант вернулся в свою часть, неприятные последствия в виде трибунала и расстрела за трусость ему не грозили. По-видимому, это справедливо и по отношению к другим героям историй про болтовню. Впрочем, полной уверенности здесь быть не может: ведь мы имеем дело только со случайной выборкой документов, по которой не проследить судьбу конкретного человека, если она не сводится к простой схеме «проступок — разоблачение — немедленная кара».

«О боях-пожарищах»

В заключение стоит рассказать о том, как сложилась судьба коллективных героев рассекреченных документов. 105-й пограничный отряд из Литвы (тот самый, о судьбе которого к 23 июня слишком мало знал младший лейтенант Шпаковский) в первый день войны погиб почти полностью — и люди, и сторожевые собаки, которые тоже участвовали в бою. Уцелевшие присоединились к 65-му стрелковому полку и начали отход на Ригу, но были вынуждены принять последний бой у местечка Тришкяй. Уцелели только несколько раненых, отправленных в тыл перед самой схваткой.

Отряд № 106, сосед 105-го, в июле 1941 года был включен в состав заградительного батальона. Позже он охранял тылы 8-й армии и смог уничтожить несколько вражеских диверсионных групп в лесах у Чудского озера. 1 сентября отряд расформировали, а уцелевших бойцов распределили по другим частям. Его командир Леонтий Головкин (тот, что не хотел отступать) продолжил карьеру в охране тыла разных воинских частей, потом в Армении и Монголии. День Победы он встретил с тремя орденами Отечественной войны I степени; из-за событий июня 41-го командование, похоже, не имело к Головкину никаких претензий.

Отряды № 90 и 94, защищавшие украинскую границу, долго и драматично отступали к Днепру. Южная часть линии фронта отодвигалась на восток заметно медленнее, чем северная и центральная части; отдельные подразделения и просто группы бойцов попадали в окружение, снова прорывались к своим, несли тяжелые потери, но всё же продолжали борьбу. В рассекреченных документах «особых отделов» встречаются неизбежные для этого жанра сообщения о головотяпстве некоторых командиров, о трусости или излишней болтливости отдельных бойцов, о том, как красноармейцы закапывали свои партийные и комсомольские билеты на случай плена (явно излишняя предусмотрительность с точки зрения НКВД). Есть там и региональная специфика: упоминаются «контрреволюционные банды», действующие в селах, дезертиры с польскими фамилиями, заявляющие, что «Польша разбита, а воевать за Россию незачем», агенты ОУН, готовые хоть убивать красноармейцев, хоть платить им за дезертирство (в зависимости от обстоятельств).

Самые поздние из рассекреченных документов рассказывают об оставлении врагу города Белая Церковь — уже совсем недалеко от Киева. Пограничники с большим трудом оторвались от врага и ушли в болота. 26 июля основная часть двух отрядов была на правом берегу Днепра, где должна была охранять тылы 26-й армии, а о последующей судьбе этих подразделений можно только догадываться. Видимо, они остались в громадном «Киевском котле», где погибли и попали в плен в общей сложности около полумиллиона советских военных.

До Победы тогда оставалось больше трех с половиной лет. Никто не знал, когда она будет одержана и насколько страшной ценой достанется, но понимание того, что другого выхода просто нет, наверняка было у каждого красноармейца и работника тыла. Мы обязательно напишем об этом еще: главное, чтобы документы рассекречивались вовремя.