СМЕРШ в Крыму: о чём рассказывают рассекреченные документы из омского архива ФСБ

Великая Отечественная война закончилась 70 с лишним лет назад, но в российских архивах до сих пор лежат огромные массивы засекреченных документов, касающихся этой темы. Омский областной архив — не исключение. Поэтому новость о том, что гриф «Секретно» снят с документов управления СМЕРШ Отдельной Приморской армии 4-го Украинского фронта, оказалась значимой, в том числе и для омичей (по крайней мере для тех, кто интересуется историей). Корреспондент NGS55.RU и историк Николай Эйхвальд побывал в архиве и полистал две папки с донесениями, аналитическими записками, протоколами допросов и прочими уникальными «памятниками эпохи» с берегов Чёрного моря.

Тут надо сделать важное уточнение. Документы СМЕРШа — источник специфический: контрразведчикам слишком часто приходилось иметь дело с дезертирами, предателями, вражескими агентами, военными преступниками; слишком часто они разбирались с ситуациями, в которых всё происходило неправильно, не по уставу и не по законам военного времени. Если долго читать содержимое тех двух папок, может показаться, что вся Красная армия состояла из преступников или людей, попадавших под подозрение, и что происходящее на линии фронта и рядом с ней неизбежно принимало околокриминальный характер. Это, конечно, не так. Судить о войне в целом по архивам СМЕРШа или, например, по сериалу «Штрафбат» было бы очень странно — ведь для анализа нужна репрезентативная информация.

В любом случае рассекреченные документы оказались крайне интересным чтением, помогающим понять, как жила Красная армия в 1944 году, как она освобождала Причерноморье, и с каким врагом ей пришлось столкнуться. Здесь мы расскажем о том, что показалось наиболее интересным.

Коррупция-1944

В двух крымских папках можно найти немало информации о людях, для кого «война — мать родна» (по крайней мере до определённого момента).

«В отдельных случаях хищение продуктов и вещевого довольствия приняло организованную форму, вошло в систему», — говорится в одном из донесений.

Дальше перечисляются конкретные случаи. Один командир сапёрного батальона составлял фиктивные акты на боевые потери: надо полагать, указывал меньшее число убитых, чтобы получать на них довольствие. Его сообщниками были помощник командира по материально-техническому обеспечению, начальник интендантского снабжения, старший писарь хозчасти. Нанесённый ущерб — по крайней мере 500 тысяч рублей.

Шофёр, развозивший по частям продовольствие, часть груза воровал и продавал. Ущерб — 165 тысяч рублей, вора расстреляли перед строем.

Начальник интендантской службы гвардейского миндивизиона сбывал на сторону продовольствие и фураж, а ещё приказывал подчинённым заготавливать дрова, которые продавал штатским на базаре. Его расстреляли в присутствии 800 интендантских работников.

Есть очень интересный список военных из ОПА (Особой Приморской армии), расстрелянных перед строем по приговору трибунала в марте 1944 года. За 20 дней, с 1-го по 20-е число, их было 16 человек. Из них двое казнены «за расхищение социалистической собственности», трое — за «террор и мародёрство», двое — за «членовредительство» (так называемые «самострелы»), один за сдачу в плен, один за «измену Родине» и семеро — за дезертирство.

«С трудом разбудил и сдался в плен»

К вопросу о дезертирах: судя по документам из крымских папок, обычно за самовольное оставление части приговаривали к «10 годам ИТЛ (исправительно-трудовых лагерей. — Прим. ред.) с посылкой на фронт». На практике это означало, что человека отправляли на передовую, где появлялась возможность «искупить кровью». Ну или предпринять ещё одну-две попытки, после чего дезертира-рецидивиста расстреливали перед строем.

Дисциплина в частях не всегда была образцовой, причём это касается и солдат, и офицеров. Свидетельств тому в двух крымских папках множество. Например, там хранится доклад о случаях «преступно небрежного хранения секретных документов»: штабные офицеры забывали папки в местах постоя при переезде, принимали посетителей, когда на стене висела карта с планом наступления, оставляли бумаги в публичных местах (один штабист забыл папку перед умывальником и поплатился за это). Сплошь и рядом случалось, что секретные приказы передавались без шифровки, открытым текстом, и их могли услышать враги.

— То, что ты делал в 11 часов, ты повторишь в 14 часов, — объявил один офицер по телефону своему непонятливому подчинённому. Видимо, он полагал, что такая хитрость сделает сообщение непонятным для врага, но если в 11.00 началась неудачная атака, то шифр оказывается не очень качественным.

За ноябрь-декабрь 1943 года СМЕРШ насчитал 28 случаев разглашения военной тайны в ОПА. Отмечались и другие признаки «разболтанности» и «преступной беспечности». Бывало, что в части, находившейся на передовой, и солдаты, и офицеры забывали, что они на войне.

«Нецкий ефрейтор Геер Вальтер, рассказывая об обстоятельствах перехода через наш передний край, отметил, каких трудов ему стоило сдаться в плен», — говорится в одном из донесений.

Дальше следует цитата из показаний ефрейтора: «Я прошёл вглубь русской обороны примерно 70 метров и никого из русских солдат не встретил. Следуя дальше, я зашёл в одну землянку, посветил фонарём, где увидел одного русского солдата, которого с трудом разбудил и сдался ему в плен».

Из таких сообщений следовали практические выводы: бдительность на передовой надо повышать, открытые стыки между частями закрывать. Если немецкий солдат хочет сдаться в плен, у него для этого должны быть все возможности.

Самый длинный день

В январе 1944 года СМЕРШу Отдельной Приморской армии пришлось разбираться в деталях одной десантной операции, которая пошла не по плану. Речь о высадке на мысе Тархан на севере Керченского полуострова (9–11 января). К тому времени у Красной армии уже был плацдарм в Крыму, и командование решило высадить ещё один десант, чтобы встречными ударами уничтожить группировку противника. Однако решающего успеха добиться не удалось: немецкие части были не уничтожены, а только оттеснены со своих позиций, причём ценой больших потерь.

В армейском управлении СМЕРШа пришлось составлять обширное донесение «о недочётах в подготовке десантной операции». Контрразведчики доложили командованию, что изначально было приготовлено слишком мало плавсредств. Офицер Азовской флотилии перед началом операции сообщил командиру, что тендеров и мотоботов достаточно, но вскоре выяснилось, что это не так. Солдат грузили на имеющиеся суда, пока хватало места, и три мотобота оказались настолько перегруженными, что утонули сразу после выхода в море. На каждом было по 70–80 человек — погибли все.

Кстати, изначально десант должен был произойти 7 января. Операцию дважды откладывали из-за шторма, а в третий раз откладывать не стали, хотя погода всё время ухудшалась. Когда флотилия отправилась через Керченский пролив, на нескольких судах отказали моторы из-за того, что их захлестнула вода. Экипажам и десантникам приходилось вычерпывать воду всеми подручными средствами: помп явно не хватало, так что в дело шли кружки и шапки.

В пути корабли разметало по морю, и некоторые исчезли без следа.

«Полковая рота ПТР и рота связи были погружены на один тендер, — сообщается в отчёте, — и с момента ухода в море до сих пор об их судьбе ничего не известно».

Берегов Крыма достигли только 39 судов из 54. Высаживаться сразу не стали — несколько часов ждали, пока начнётся артподготовка.

«К этому времени шторм усилился, — пишет автор отчёта, — часть мотоботов залило водой, личный состав укачало, и в закрытых судах люди стали задыхаться».

Понятно, что преимущество внезапности оказалось потеряно. Ожидание затянулось, рассвело, появилась вражеская авиация (советская, кстати, так и не прилетела), некоторые офицеры растерялись и решили, что высадка вообще отменяется, а потому направили свои катера обратно в порт — в Кордон Ильича. Самым незадачливым оказался лейтенант Хлебников. Ещё в пути он оторвался от каравана из-за шторма, семь часов проболтался на волнах в совсем другом районе, из-за обрыва буксирных концов бросил на произвол судьбы тендер с солдатами, вернулся на катере в Кордон Ильича, а там при подходе к пирсу наскочил на сваи и сорвал винт. Катер выбросило на берег. Хлебников, понимая, что для него неизбежен трибунал, в тот же день застрелился.

Высадка на мысе Тархан всё-таки началась. Советские части понесли большие потери в бою и удержали оборону только благодаря наступлению с соседнего плацдарма. Противник, чтобы не попасть в окружение, отступил, но и тогда красноармейцы почему-то не заняли его позиции, а вскоре попали под мощный артобстрел. В итоге позиции Красной армии в Крыму улучшились только незначительно.

Из донесения следовало, что неоправданно высокие потери и слишком скромные успехи — следствие несогласованности действий разных родов войск (пехоты, артиллерии, авиации, морского флота) и некомпетентности конкретных офицеров, начиная с тех, кто должен был отложить начало операции из-за шторма. Принимать организационные решения пришлось уже командованию.

Агенты и диверсанты

После освобождения Крыма в марте 1944 года СМЕРШу пришлось бороться с «пятой колонной», действовавшей на полуострове, а также с представителями германских и румынских спецслужб, которых оставили в Крыму со специальными заданиями. Врагов советского режима в регионе хватало: многие структуры, относившиеся к разведке и контрразведке двух стран, были вывезены туда с Кавказа в начале 1943 года. Немецкие части отступили, но в Крыму оставались татарские партизаны, армянские, грузинские и азербайджанские батальоны, действовали подпольные комитеты и отдельные агенты. Военные части боролись с этой угрозой, а задачей СМЕРШа было найти тех, кто ушёл в подполье, тех, кто сотрудничал с оккупационными органами и тех, кто мог дать информацию о первых двух категориях.

Сотрудничавших хватало.

«Значительная часть населения Судака серьёзно скомпрометировала себя перед Советской властью, — говорится в одном из документов. — Если русские в условиях немецко-румынского гнёта старались приспособиться к режиму оккупантов, то татары считали, что с Советской властью покончено, и в значительном своём количестве открыто переходили на службу к противнику».

Татарские коллаборационисты действовали под лозунгом «Крым — для татар!». Они создавали мусульманские комитеты, которые вербовали людей для муниципальных учреждений, для полиции и добровольческих военных отрядов, вели пропаганду исламистского и пронацистского толка. Интересно, что в 1943 году эти комитеты собирали средства для воссоздания 6-й армии вермахта, уничтоженной под Сталинградом.

Как правило, члены мусульманского комитета рано или поздно становились агентами гестапо», — говорится в одном донесении.

Татарские добровольческие отряды участвовали в карательных операциях на территории Крыма, причём действовали иногда очень жестоко. Доказательство тому — дело некоего Джафара Абибулаева, командира взвода в 154-м добровольческом карательном батальоне.

— 1 января 1944 года взвод Абибулаева под его командованием расстрелял 14 мирных жителей села Барабан Зуйского района, — говорится в документе. — Со своим взводом Абибулаев сжёг и разграбил сёла Саблы и Джафар-Берды Зуйского района и село Фриденталь Симферопольского района.

Военно-полевой суд приговорил Абибулаева к повешению.

В Крыму действовали армянские комитеты (симферопольский возглавлял человек с эффектной фамилией Дартаниян), выступавшие за «Великую независимую Армению». Работало там при немцах и «Бюро помощи украинскому населению», филиал бандеровской ОУН (Организации украинских националистов). Официально «Бюро» только оказывало материальную помощь местным украинцам, но в действительности, втайне от немцев, оно готовило провозглашение независимой Украины, которая бы включала в себя и Крым.

По результатам весенней зачистки полуострова были задержаны 4045 человек. Из них «ставленниками и пособниками» оккупационного режима были признаны 318 человек, а агентами вражеских контрразведок — 10.

«Осуждён за растрату, сдался командиру велочасти»

Отдельная интересная история — то, как простые советские обыватели становились слугами оккупационного и явно людоедского режима. В крымских папках раскрывается и этот сюжет. Например, есть там история сотрудника новороссийского управления НКВД, которого при отступлении Красной армии оставили в городе «для проведения спецмероприятий». Его раскрыли и перевербовали. Другой состоял в партизанском отряде, его направили в другой отряд, чтобы наладить контакт, но он решил, что проще будет перейти на другую сторону: пришёл в ближайшее село и сдался немецкому военному коменданту. Больше года мужчина был тайным агентом — сообщал оккупационным властям об антинемецких разговорах, а при случае сам инициировал такие беседы. Начальству его «работа» нравилась.

«У себя на квартире Кипариди имел явки с шефом Анапского филиала Абвергруппы-301, — говорится в документе, — который систематически через каждые 3–5 дней вознаграждал его привозимыми на дом дефицитными продуктами питания. И даже в тех случаях, когда его не оказывалось дома, предназначенное для него продовольствие выдавалось жене».

Ещё один немецкий агент по фамилии Шейдер до войны был осуждён за растрату, но в 1942 году его досрочно освободили для отправки на фронт. До военкомата он так и не добрался.

«Шейдер явился к командиру велочасти 111-й немецкой пехотной дивизии капитану Голь, — сообщается в его деле, — и заявил, что является по национальности немцем, осуждённым органами Советской власти…»

Перебежчика сделали переводчиком полевой жандармерии. Он присутствовал при допросах и даже лично избивал задержанных; за хорошую службу его однажды наградили месячным отпуском.

Всего таких историй в крымских папках 18. Кто-то попадал в окружение и пробирался на малую родину, кто-то просто с самого начала жил под оккупацией. Одни начинали сотрудничество по собственной инициативе, другие — потому что их заставили, или потому, что так сложились обстоятельства. В любом случае они оказывались преступниками и судьба их после возвращения Красной армии была незавидной. Из 18 человек пять расстреляли, остальные получили сроки в лагерях — от 3 до 15 лет.

«Я лично повесил и обезглавил человек 30»

В заключение расскажем историю одного человека. Это австриец по имени Мартин Фойербах, штаб-ефрейтор 213-го пехотного полка 73-й пехотной дивизии вермахта, который попал в советский плен недалеко от Керчи. Тогда ему было всего 28 лет, но следственное дело получилось весьма внушительным — и по объёму, и по масштабам содеянного. Сотрудники СМЕРШа выяснили, что Фойербах ещё до аншлюса (аннексии Австрии Третьим рейхом) состоял в местном штурмовом отряде. В 1937 году его приговорили к семи годам тюрьмы, но как только в Австрию вошёл вермахт, Фойербах получил свободу. Он участвовал в расправах над австрийскими коммунистами, а позже стал военным и боролся с партизанами в Хорватии и Польше, с «чердачными стрелками» в Смоленске, «работал» в Киеве. Этот человек запомнил точное количество своих жертв — тех, кого он собственноручно повесил, кому отрубил голову, руки и ноги, кого распял.

— Дома у меня есть карманный календарь, где я записывал количество казнённых мной людей, — рассказал Фойербах следователям. — Эти записи я имел обыкновение перечитывать каждый вечер, будь-то в роте или дома. Благодаря этому мне удалось запомнить большинство цифр…

Откровенничать штаб-ефрейтор начал не сразу. Например, в предместье Вены на следующий день после аншлюса были казнены без суда 200 антифашистов — и Фойербах сначала говорил, что в расправе не участвовал. Дежурил у телефона. Но следователи каким-то образом добились от него правды.

— В действительности я повесил четыре человека и срубил головы двоим, — признался Фойербах.

В 1939 году под Веной произошла ещё одна расправа, и о ней штаб-ефрейтор рассказал подробнее.

«Человек 20 были казнены не сразу, а сначала была отрублена правая рука, затем левая рука, левая нога, правая нога и, наконец, голова, — говорится в показаниях. — Во время казни я сидел на посту у входа».

Дальше произошёл поразительный диалог (пунктуация оставлена без изменений):

ВОПРОС: Следствию известно, что вы принимали непосредственное участие в этой расправе.

ОТВЕТ: Я держал казнимого в то время, как ему отрубали конечности.

ВОПРОС: Кто же рубил.

ОТВЕТ: Этим занимались эсэсовцы.

ВОПРОС: Скольким людям вы лично отрубили конечности.

ОТВЕТ: Лично я отрубил конечности семи коммунистам.

В Смоленске в 1941 году Фойербах лично повесил и обезглавил, по его словам, «человек 30». В Польше в том же году обезглавил 15–20 партизан. В Хорватии в 1943-м повесил 5 местных партизан на телеграфных столбах. Наконец, в Киеве осенью 1942-го тоже участвовал в массовых казнях.

— Унтер-офицер Бум Отто приказал нам хватать всех мужчин старше 16 лет, — рассказал Фойербах о киевских событиях. — Это являлось контрмерой за убийство киевлянами девяти немецких офицеров. Всех задержанных мы согнали в один дом. Помню, что он был трёхэтажный, угловой, разрушенный бомбардировкой, с провалившейся крышей. В одной из комнат первого этажа мы обнажили балку на потолке и, перекинув через неё верёвку и поставив внизу стол, приступили к вешанию.

Всего нами в этот день было повешено человек 24–27, в том числе я повесил человек 8. Все они — мирные жители города Киев в возрасте от 24 до 45 лет. Фамилий их я не знаю.

В тот же день я видел, как другие командиры проводили по городу группы задержанных по 25–30 человек. Всего я видел 5 таких групп.

Такие рассказы Фойербаха, по-видимому, шокировали даже сотрудников СМЕРШа, которые во время войны видели всякое.

— Фойербах представляет интерес в связи с тем, что он как палач является экземпляром, выходящим за рамки всего известного нам до сих пор в этой области, — констатирует следователь.

О дальнейшей судьбе штаб-ефрейтора ничего не известно. Документы на эту тему должны быть, но, возможно, они до сих пор не рассекречены. В военные годы существовала практика после вынесения соответствующего приговора казнить участников расправ там, где они совершали свои преступления; возможно, смоляне или киевляне в 1944 году увидели, как вешают штаб-ефрейтора 213-го пехотного полка Мартина Фойербаха.