«Хочу жить, хочу девок любить, хочу домой»: читаем отрывки из повести омича об Афганской войне

К 30-летию с момента вывода советских войск из Афганистана NGS55.RU решил опубликовать три материала с отрывками из повести омича Владимира Холмовского «Шурави бача» (с персидского «Советский брат»), который и сам был участником Афганской войны. Ранее на нашем сайте появились первая и вторая части, сегодня — финал истории.

Мёртвый кишлак

<...>

— «Курган», «Курган», я «Броня», — было слышно рацию. — Сейчас пойдем вниз, в кишлак.

— Давай, садись, перекусим, что нам на этот раз Касым вы­дал. Так, так. — Иванов раскрыл коробку с сухим пайком и вытряхнул содержимое на землю. — Тушенка, сгущенка, смотри, шоколад, — он посмотрел на Сергея, — давно нам не давали, су­хой спирт, галеты. Да ладно, — он собрал все и беспорядочно высыпал назад в коробку. — Сейчас по тушенке с галетами, отдохнем — и в путь-дорожку. Взводный сказал, пехота в кишлак пойдет, броня останется, сверху будут нас прикрывать, если что.

Отбросив пустую банку, Сергей отстегнул магазин и не­сколько раз щелкнул затвором.

— Смотри, Саня, ходит как по маслу.

— У меня не хуже, — ответил Иванов, поправляя снаряже­ние. — Слышишь, Серый, у меня тут пара гранат лишних, возьмешь? Отдавать кому попало не хочется. — Он протянул Сергею две «лимонки» с запалами. — На, бери.

— Да у меня комплект, не надо, — отказался Сергей. — Отдай нашему Зуйку, по молодости он не почувствует лишний вес. Зуев, иди сюда, — позвал он.

— На, — Иванов протянул ему гранаты, — будешь со спины прикрывать, с нами пойдешь.

— Спасибо, товарищ сержант, — поблагодарил солдат.

— Да какой я тебе товарищ сержант, а-а? Мы что, с тобой в засаде не были, не воевали? А Петруху не забыл, а-а, салага?

— Нет, — ответил Зуев.

— Вот и хорошо, для тебя я просто Саня. Понял? Повтори!

— Просто Саня, — проговорил Зуев.

— Да не просто Саня, а Саня, или Шурик, — он улыбнулся,

— Ну ладно, иди, готовься, скоро выходим, наш взвод пойдет. Взводный идет!

— Взвод, строиться! — приказал лейтенант, подходя к ребя­там. — Проверить снаряжение, автоматы все на месте, ничего не забыли? Взвод, приготовиться к движению, легким шагом вперед марш! — последовал приказ.

Взвод вытянулся в длинную цепь и медленно углубился в долину, где находился кишлак.

— Радист, пeредай на броню: приближаемся к кишлаку, ка­кие будут указания? — распорядился взводный.

— «Броня», «Броня», я «Курган», подошли в цели, какие будут распоряжения? Товарищ лейтенант, вас. Взводный поднес к уху наушники.

— Слушаюсь, так точно, проверить. Там тишина, никаких движений, все спокойно. Так точно! — принимал указания взводный.

— Взвод! Слушай мою команду! Первое отделение с пра­вой стороны пойдет. Иванов, командуй. Второе — слева. Лиси­цын, действуй. Я — в середину. Встретимся на центральной в кишлаке. Исполнять! Держаться на связи, через каждые де­сять минут выходить.

Кишлак не подавал никаких признаков жизни. Тишина, казалось, поселилась здесь давно. Напряженность не давала лишний раз пошевелиться. Перебравшись через остатки гли­няного забора, отделение Иванова оказалось внутри полу­разваленного дувада.

— Что-то мягкое, — споткнувшись в темноте, проговорил Крымов. — Фонарь, фонарь включи.

Луч света прошелся от стены к стене. Повсюду валялись детские игрушки, перевернутый круглый столик, солдатские кружки.

— Это ребенок убитый, — определил Сергей, — девочка.

Она была засыпана кучей какой-то рухляди. Крымов ство­лом автомата разгреб тряпье.

— Фу, фуу-у, — отвернув лицо, произнес он. — Наверное, она здесь лежит как минимум дня три. Хорошо, что здесь более-менее прохладно внутри, чем на солнце. Не совсем еще испортилась.

— Сколько ей лет? — спросил Зуев.

— А тебе это надо? — огрызнулся Сергей. — Лет пять, — на­угад сказал он и отошел в сторону. — Здесь еще трупы, в каж­дой комнате. Выходим, можно задохнуться в этой дыре.

— Все понятно, почему ишаки не кричали, их здесь просто нет или их всех перебили, мне интуиция подсказывает, я же говорил, когда мы были на броне вчера, — сказал Одеса.

— Выходим во двор, — распорядился Иванов, — здесь все понятно, скорее всего, или духи-наемники с гор спустились порезвиться перед караваном, или еще кто-то перед нами по­бывал.

По всему двору валялись убитые животные вперемежку с людьми.

— Вот они, твои ишаки, хохол, видишь? — Сергей показал рукой, — как им кричать, их всех перебили.

Кишлак был усеян трупами людей и животных. Все женс­кие тела лежали голые. Лица детей были изрезаны чем-то ос­трым. Сладковатый давящий запах разлагающихся трупов не давал свободно дышать. <...> Над всем этим с противным жужжанием кружили большие зеленые мухи.

— Суки, суки, мрази, весь кишлак вырезали, и детей, и жен­щин, и стариков. За что?! — не мог успокоиться взводный. —. «Броня», «Броня», я «Курган», кишлак мертвый, вырезан пол­ностью, задолго до нашего прихода. Здесь какое-то кровавое месиво.

— Сколько времени прошло с момента уничтожения? — было слышно рацию.

— Дня три, — предположил взводный.

— Информация была ложной, может быть засада, — уточ­нил капитан. — Каравана здесь не будет или, может быть, еще не время, будем ждать.

Рация замолчала.

— Отходим назад, в укрытие, к броне, — приказал взводный.

Братишка

Боевые машины, зарываясь в мелкую гальку, выпуская чер­ные клубы дыма, сорвались и на предельной скорости двину­лись к шумному потоку.

— Слышишь, Саня, — окликнул Сергей Иванова, ухватив­шись за железный крюк одной рукой, — вода-то громче шу­мит, течение сильное, того и гляди, свалишься вниз.

— А ты не смотри вниз, думай, как бы нам побыстрее на тот берег перебраться, и — в батальон. А то у меня что-то по­дозрение закрадывается насчет духов.

Он не успел договорить. Глаза заволокло дымом, во рту появился противный привкус земли.

«Вот и все», — мелькнуло в голове. Крымов не успел ни­чего сообразить, как оказался в воде. Сильные волны на­крыли его с головой. Снаряжение намокло, стало тяжелым, превратилось в камень на шее. В один миг он ощутил каме­нистое дно реки; коснувшись его ногами, сбросил кое-как рюкзак и автомат. Сильный толчок воды выбросил его на по­верхность, он усиленно заработал непослушными руками и ногами. Вода попадала в рот, легкие разрывались от не­хватки воздуха. Закричал:

— По-мо-ги-те!

Его крик смешался с грохотом реки. Сергей время от време­ни терял над собой контроль и уходил с головой под воду.

«Господи, если ты есть, помоги!» — подумалось ему. Рука ухватилась за что-то крепкое, он из последних сил сделал ры­вок, появившись на поверхности воды. В голове промелькну­ла надежда. Берег, камыш. Ухватившись покрепче за стебель растения, потянул его на себя, оставляя на листьях кровавые следы, в тот же миг смываемые ледяной водой.

«Я живой, живой!.. Где я? Где колонна?» Он цеплялся не­послушными пальцами за камни, соскальзывал, снова хватал­ся. Подтянувшись, вылез на берег.

Немного отдышавшись, Сергей встал и, медленно преодо­левая подъем, пошел наверх, туда, где из-за скалы поднимал­ся дым.

«Там они, там, — твердил он. — А может, там духи? Нет, — отбросил он от себя пришедшую мысль. — Как далеко меня утащила эта река», — подумал он, теряя сознание.

— Серега, Серый, братишка, ты живой?

Его кто-то поднял и понес. Открыв глаза, Сергей увидел Иванова.

— Ну, как ты? — обрадовался он.

— Что там случилось? — спросил Сергей, обращаясь к другу.

— Лучше не спрашивай, — ответил Иванов.

— Я знал, я чувствовал, что не все так чисто кончится для нас. Ну, что, говори! — не мог успокоиться Сергей, ухватив­шись за плечо Иванова.

— Духи плотину дальше вверх по течению заминировали, и когда мы шли через реку, взорвали, а потом обстреляли из минометов.

.— Ну, что дальше, что ты молчишь? Говори, говори! Где хохол?

— Там, пацанов собирает, что осталось, — он указал рукой. — Пацаны погибли. Кого убило, кого потеряли. Наш Зуев ранен тяжело в живот, — осколок застрял. Пока еще живой, но-о... — Он замолчал. — Три БТРа на дно пошло, по течению понесло. Десять пацанов в десанте были, вместе с оружием, не успели выскочить. Тебя тоже в покойники записали. — Иванов посмотрел на Сергея. — Старлей Котов и со второго взвода взводный утонули, а может, нет. Я не знаю, не спрашивай меня. Ох, эта война, даже раненых не пощадила, все на дно, все... Вызвали кое-как вертушки через «цорондой», должны подлететь. А когда, никто не знает. И вообще, мы не на ту дорогу выехали, сбились с курса. Рация сдохла, аккумуляторы накрылись. Теперь будем ждать вертушки. Утром должны подлететь, может, ночью. Ротный сказал, что будем чесать берег с левой и с правой стороны под прикрытием, вниз к Пакистану. Может, кого найдем, может, еще кто остался живой. Ты можешь пове­рить, сколько мы уже на караване. Никто нас не ищет, никому мы на хрен не нужны.

Грязная капля покатилась по его щеке.

— Земеля со второй роты, ну, ты его помнишь, такой ры­жий, — взгляд Иванова наполнился злобой и страданием, — тоже пропал. А я его хорошо знал.

— Саня, а как его звали?

— Илья, хороший парень был. Рыжик, — он улыбнулся, — все его так называли, а он не обижался. Дай закурить.

— А ты как оказался на берегу? — спросил Сергей.

— Да волной выбросило, голова немного болит, но это ерунда.

Иванов остановился.

— Ну, вот и пришли. Сам можешь?

— Да, конечно.

Он подошел к БТРу и открыл боковой люк.

— Воды дайте, воды! — послышался шепот из машины.

— Кто там, Саня?

— Зуев доходит. Сергей заглянул внутрь.

— Ну, как ты, братишка? Зацепило немного? — Сергей ску­по улыбнулся, поднося к губам солдата влажную ветошь.

— Дай воды, дай воды, — шептал тот, выплевывая изо рта сгустки крови. — Дай напиться, будь другом, — он потянул из рук Сергея фляжку с водой, жадно припал к ней губами.

— Тебе нельзя, Зуев, тебе нельзя, — проговорил Сергей, при­поднимая его голову. — Промедол есть? Есть промедол? Саня, что ты молчишь?

— Нет, я последний ему вколол час назад, — ответил Ива­нов, вытирая кулаком накатившиеся слезы.

— Я ско-ро ос-тав-лю вас, — прохрипел, задыхаясь, Зуев. — Я уже не мо-гу терпеть эту боль.

— Терпи! Терпи, солдат, ты должен! Терпи, я тебя прошу, я тебе приказываю!

Зуев устало закрыл глаза. Тяжело дыша, борясь за каждый глоток жизни, что-то еле шептал. Сергей прислушался.

— От-крой мои гла-за, бра-тиш-ка. Открой мои глаза, братиш­ка, — повторил еще раз он. — Я не хочу умирать, поверь мне, — по его лицу катились крупные капли слез. — Я не хочу умирать, Се-рега. Я хо-чу жить, я хочу де-вок лю-бить, я хо-чу домой.

— Ну что же мне делать, братишка? — закричал Сергей.

— Закрой мои глаза, братишка. — Он замолчал, тело ослабло, беспомощно повисло на руках Сергея. Мертвый взгляд застыл на его лице.

— Он умер, Саня, он умер! — Сергей положил на глаза Зуева ладонь, легко провел по векам. Трясущимися руками он сигарету из пачки и закурил.

Из последних сил

БМП развернуло и с силой отбросило в сторону. Красно­вато-черное пламя выбилось из-под капота, оторвав его. Раз­дался сильный взрыв. В голове у Сергея зашумело, что-то треснуло. Он ощутил на языке вкус собственной крови, за­лившей ему все лицо. В ушах эхом отдавался каждый удар сердца. Глаза затянула белая пелена, не давая видеть проис­ходящее.

— Где мой автомат? Где мой автомат? — Он начал лихора­дочно шарить руками вокруг себя, раздирая пальцы, но не чув­ствуя никакой боли. Сжав руку в кулак, он с силой ударил себя по голове, чтобы выйти из шока после контузии. Вслепую по­шарив вокруг, он ухватился за что-то мягкое, потянул на себя, ощутил легкость предмета, оказавшегося в его руках. С силой зажмурив глаза, он с трудом поднял свинцовые веки, с ужа­сом отпрянул назад. Громко заорал, не слыша своего голоса. Перед ним, глаза в глаза, лежала перепачканная пылью и кровью голова ротного. Тела поблизости не оказалось. Он истошно закричал, наконец-то услышав свой далекий тихий, медленно нарастающий крик. Слабеющими руками он оттолкнулся от земли, отпрянул назад, лихорадочно затрясся, обхватив рука­ми залитое кровью лицо. Хрип вырвался изо рта, заглушая грохот боя.

Ужас охватил Сергея. В сознании пронеслось короткими эпизодами детство, юношество, вспомнился родной поселок, потом мысли резко переключились на караван и вырезанное селение, перед ним возникли мертвые перекошенные лица незнакомых ему людей. Они беззвучно открывали пустые рты, приближаясь к нему со всех сторон, вытягивая перед собой страшные руки с кривыми изогнутыми пальцами.

— Горе тому, кто пришел на нашу землю с войной, мы вас не звали, — услышал он отчетливо чужой голос, накрывший долину, где шел бой.

— Серый, Серый, — послышались знакомые, родные слова. — Ты живой? — Кто-то его тормошил. — Что с тобой, братишка?

Сергей открыл глаза. Резкий луч солнца обжег его лицо. Пытаясь что-то сказать, но не находя нужных слов, он беспо­мощно замолчал. Теплая влага заполнила его горло. Он сразу ощутил легкость своего тела.

— Тихо, молчи, молчи, братишка.

Приоткрыв глаза, он увидел лицо Иванова. Тот держал его за голову, упершись плечом о колесо бронетранспортера.

— Ты полежи здесь, я мигом, полежи здесь, я мигом, — по­вторил он, протягивая руку с солдатской фляжкой. — Попей, попей водички, можешь?

— Да-а-а, — выдавил из себя Сергей и испугался своего голоса.

Пошарив рукой, он нащупал рядом автомат. Перевернул­ся на живот. Постепенно приходя в сознание, понял, что идет бой не на жизнь, а на смерть. Приподнял автомат, выпустил длинную очередь в сторону ближайшей сопки, откуда, как ему показалось, вели огонь. Откинувшись назад, он открыл нижний люк, быстро проник внутрь машины, уселся на мес­то стрелка, понимая, что нужно драться за свою жизнь. Со­знание вернулось к нему, он отчетливо стал понимать, что происходит, нажимая на гашетку ПКВТ, забыв о своей прибитой голове. Кровь запеклась на лбу и затвердела, образо­вав рубиново-красную корочку, уже прибитую пылью.

— У тебя все нормально? — услышал он за спиной. Не отрываясь от стрельбы, Сергей повернул голову.

— Хохол, братишка! — он, оставив пулемет, обнял его креп­ко, прижал к себе. — Ты живой!

Скупая солдатская слеза покатилась по его перепачкан­ной щеке.

— А что со мной случится?. — ответил Одеса, пытаясь улыбнуться.

— А где Саня?

— Он там, возле второй машины. Там Ибрагиму ногу ото­рвало, по колено. На мины напоролись, этот афганец из кре­пости навел на нас духов, мы перехватили по рации. Как ты остался живой, не могу поверить.

Одеса открыл фляжку с водой, намочил ветошь и стал вы­тирать со лба Сергея запекшуюся кровь, размазывая кулаком накатившиеся слезы.

— Как ты остался живой, не могу поверить, ты же с рот­ным на одной машине был. Вы первые шли, первые на фугас и налетели.

— Ротный на носу БМП был, не вовремя расслабился. А я сзади прикемарить собирался, — ответил Сергей.

Как бы опомнившись, Одеса проговорил:

— Духам нас не взять, у нас оружия достаточно, чтобы от­биваться, пока есть силы, две машины остались на ходу, прав­да, солярки маловато, но до крепости хватит, тут недалеко, километров пять.

— А дорога, бетонка? — спросил Сергей, посылая короткие очереди в сторону гор.

— Какая на хрен дорога, дружище, здесь и не пахнет доро­гой, мы в такой лабиринт попали, что у нас один путь — назад, в крепость или — ну, да ладно... Будем пробиваться, там хоть вода есть и продукты, а может, и еще что-нибудь. Ротный нам не дал прошмонать их до конца. Поверил козлам за «бабки», вот и поплатился своей головой. А может, у них там склад с оружием или наркота. Нашел, кому верить — духам, они все на одно лицо. Сначала улыбаются, а потом тебе в спину стреля­ют. Козлы, одно слово, — произнес длинную речь Одеса. — Если все нормально, только бы добраться до крепости, поговорим. Их всех нужно было убрать, сейчас были бы все живы — и ротный, и «бабай» с ногой, и еще пять человек. А мы тут гу­манизм развели. Я их ненавижу, я их не-на-ви-жу, — закричал хохол, сильно сжав зубы, так что послышался скрежет, и зат­ряс головой. — За них же свои жизни здесь кладем, за эту во­нючую дыру на карте, никому не нужную, провонявшую дерь­мом и кровью. Было шестьдесят человек, осталось пятнад­цать, полуживых. Где остальные, где они? Где они? Где они? — повторял он, упершись головой в раскаленную броню бое­вой машины.

— Уходим назад, в крепость, будем пробиваться. Что полу­чится, не знаю, но будет видно, кому жить, кому нет, — невнят­но произнес Иванов, появляясь в боковом люке БТРа. — На, держи, Серый, — он протянул ему солдатскую гимнастерку, вымокшую в крови.

— Что здесь? — спросил Сергей, принимая из рук солдата окровавленный сверток.

— Все, что осталось от нашего ротного, — ответил Иванов и посмотрел в глаза друга, не скрывая своего ужаса перед происходящим.

— Что, что ты сказал, я не понял? — воскликнул Сергей.

— Го-ло-ва его, как доказательство, если доберемся. Могут не поверить, — Саня криво улыбнулся.

— Кто? Кто не поверит? — разозлившись, благим матом зак­ричал Одеса.

— Особый отдел, вот кто, — ответил Иванов. — Они могут найти повод и нас обвинить в этом, никого ведь не осталось из командного состава.

— Да они кроме деревянной ручки в Афгане ничего не ви­дели и не держали в руках, — закричал Одеса. — Так что? Те­перь нам здесь подохнуть?

— Успокойся, хохол! — прикрикнул Иванов. — Давай, помо­ги «бабая» в БТР затащить. Серый, прикрой нас с Одесой, пока будем пацанов собирать, кто остался. Беглым огнем давай, Серега, брат, давай, нельзя оставлять пацанов этим шакалам на растерзание. Ну, с богом, — сказал он, выпадая из люка БТРа.

Ибрагим лежал возле горевшего БМП, раскинув руки, вцепившись скрюченными застывшими пальцами в траки ма­шины. Его высохшие губы были приоткрыты. Он жадно хва­тал горячий раскаленный воздух, с каждым вздохом вздра­гивая, корчась в судорогах. Ног не было выше колена. Жар­кое беспощадное солнце вытягивало из него последние кап­ли крови. Перемотанный в спешке в грязное кровавое тря­пье, в луже крови, он медленно умирал, закатив пустые, пол­ные слез и боли глаза. Его душа готовилась покинуть эту грешную землю.

— Оставь меня, мне крышка, — хрипел он, прокусывая до крови высохшие губы.

— Молчи, «бабай», молчи, я тебя прошу, — закричал Ива­нов, приподнимая податливое полумертвое тело солдата. Во­локом потащил его к БТРу, постреливая короткими очередя­ми из своего автомата. — Одеса, прикрой отход, — крикнул он, заметив, как отчаянно отбивается хохол от бегущих по пятам духов, окружающих их плотным кольцом. — Вместе сюда попали, вместе и подохнем. И не тебе решать, дружи­ще, что мне делать. Я сейчас за ротного и за отца родного. Молчи, не теряй силу. В крепости мы тебя спасем, дружище, — прохрипел он, пряча свои глаза от Ибрагима, не в силах, сдерживать крик, рвавшийся у него из груди. — Мы с тобой в Ташкенте покурим, братишка. Ты меня слышишь, «бабай»? Ты только не умирай, держись, сейчас мы поедем, сейчас, — повторял Иванов, не замечая слез, которые заливали его лицо. — Помоги, — крикнул он, обращаясь к Сергею, приподнимая бездыханное тело солдата. — Ты же мне обещал, — завопил он, — ты же мне обещал, ты же мне обещал! Нас и так оста­лось шесть человек! Ты хочешь так просто уйти? Ты уже это сделал! Молча!

Иванов прижал безжизненное тело Ибрагима к своей гру­ди, стиснул зубы и завыл, как раненный зверь. Его лицо иска­зилось в страшной гримасе.

— Пять, — проговорил он, — а было шестьдесят. Было ше­стьдесят, а стало пять! Сколько было, и сколько осталось!

— Саня! — крикнул хохол, — хватит, хватит! Не терзай себя, уже все кончено.

— Гос-по-ди, ты не прав, ты не можешь поступить так. Я сирота, у меня нет никого, ни дома, ни мамы, только жизнь моя одинокая, никому не нужная, жалкая, беззащитная. Ты не можешь бросить меня здесь, господи! Ты жизнь не забирай мою последнюю! Для чего я в тебя верил, для чего я тебя прятал в своем сердце, господи?

Иванов достал из-за пазухи маленькую нагрудную икон­ку, сильно сжал в руке, так что послышался хруст поломан­ной вещи.

— Как мне жить после всего этого, гос-по-ди? Как мне жить?

Он повалился на бок и обхватил руками мертвое тело Ибрагима.

— Жми, Одеса, — закричал Сергей, не выпуская из затек­ших рук стальной курок станкового пулемета. Машина дернулась, захрипела.

— Ну, ну, родная давай, — взмолился Одеса, — выноси, я тебя прошу, милая, родненькая! Я тебя прошу!

Двигатель заревел, как будто услышал голос солдата. Боевая машина резко тронулась с места, вырывая куски земли, оставляя за собой столб пыли и свист преследовавших по пятам пуль и снарядов.

Истерзанная броня висела клочьями, зияя глубокими пробоинами. Машина петляла по узкой разбитой дороге, содрогаясь от взрывов, попадая разбитыми колесами в воронки от мин, уносила в своем чреве подальше от смерти хрупкие человеческие жизни. Рычала, грызла, с трудом проглатывала последние километры. Завалившись на бок от взрыва, затихла, заливая алой солдатской кровью афганскую землю.

И налетели, как саранча, враги. И стали рвать в клочья, в клочья бездыханные мертвые тела солдат, забыв о том, что Бог создал человека, не зверя, и жизнь дал ему, и наказал бе­речь землю большую. И не предали земле их они, люди жес­токие. И не могли они понять, что жизнь свою отдали за свет­лые дни солдаты русские. И рвали их, резали, кромсали клин­ками и ножами тела их забытые и никому не нужные. И неко­му было их защитить от варварской руки и от палящего солн­ца. И птицы ждали своего, кружась над долиной. А враги ухмылялись, надевая на кровавые нити уши и пальцы. Ведь за каждого шурави платили деньгой — и за мертвого, и за жи­вого. И были они разменной монетой в этой стране. И залива­ли они кровью своей сухую землю. И зарыдали матери о сы­новьях своих, когда черные вороны закружили над их голова­ми. И выросли кладбища, безликие и молчаливые. И застыли лица юные, жизни не знавшие. И не родились на свет дети их, в утробе оставшиеся.

Сергей лежал на дне переломленной надвое машины, как спичинка из того коробка, что держал в руках недавно, обуг­ленной, обгоревшей, растерзанной, один.

«Если я думаю, значит, я живой, а если я живой, значит, я могу открыть глаза, — пронеслось в голове Сергея. Ему показалось, что вокруг тихо. — На самом ли деле так или я уже на том свете, в раю?» Он попытался напрячь мышцы пальцев и пошевелить ими. Он почувствовал свои затекшие окамене­лые руки, услышал внутри своего тела хруст и скрип, и какой-то железный писк, как будто камнем провели по мокрому стек­лу, оставляя за собой только один нудный звук этой работы. Только сейчас он понял, что ему тяжело дышать и кто-то при­жал его. Но эта тяжесть была неподвижной. С трудом высво­бождая руку из-под себя, он нащупал мокрую липкую гимна­стерку.

«Глаза мои не видят ничего, я ослеп, и ничего не могу по­нять и рассмотреть...»