«Места не было, где кровь не лилась бы рекой»: читаем отрывки из повести омича об Афганской войне

К 30-летию с момента вывода советских войск из Афганистана NGS55.RU решил опубликовать три материала с отрывками из повести омича Владимира Холмовского «Шурави бача» (с персидского «Советский брат»), который и сам был участником Афганской войны. Вчера мы публиковали первую часть, сегодня — продолжение.

В засаде

Сергей перевернулся на другой, еще не онемевший от лежа­ния бок, высвободил руку из-под себя, медленно, аккуратно дос­тал вспотевшими скользящими пальцами сигарету. Захватив ее губами, поджег спичку, прикрывая одной рукой взметнувшийся огонек и дым. Перевернувшись на спину, пощупал холодный бок еще не успевшей нагреться солдатской фляжки. Отстегнул кла­пан футляра, приложил ее к горячей, покрывшейся соленой кор­кой щеке, затем ко лбу, на мгновение застыл, принимая желае­мое за действительное. «Побольше бы воды ледяной!» — поду­мал он. Отложив сигарету в сторону, сделал несколько корот­ких осторожных глотков, задержал воду во рту на долю секун­ды и проглотил драгоценные живительные капли, ощутив моментальное облегчение во всем своем напряженном теле. Пе­ревернулся на живот и, с трудом напрягая зрение, пряча глаза от солнца, посмотрел в сторону уже ожившего кишлака. Было тихо. Только время от времени блеяли овцы и кучей бегали и возились в серой пыли кишлачные куры, мелкие, как двухме­сячные цыплята. А точнее, дико-домашние куропатки. «Навер­ное, нужно машину и БТР набить ими под самую завязку, что­бы покормить наш взвод», — подумал Сергей и сглотнул густую липкую горьковатую слюну, представив себе большой круглый стол, аккуратно застеленный чисто пахнущей белоснежной ска­тертью. Запах домашних цветов, только что срезанных в саду, ласковые руки своей мамы, которая суетилась возле него, ста­ралась угодить ему во всем, что он попросит. И стало так хоро­шо и приятно на сердце, что Сергей позабыл о своей настоя­щей жизни. И о том, что он здесь, в Афганистане, и о том, что ему сейчас идти в бой. Ему казалось, что он дома, растянулся на большой пуховой перине, наслаждается жизнью вольной и беззаботной. Он, Сергей Крымов, солдат своей Родины. Он, не­давний студент и хороший друг своих друзей. И заклокотало у него в груди, обволакивающей дрожью пробежала по всему телу волна сиюминутного наслаждения. Он зажмурил глаза, и ему стало больно от судороги, взорвавшейся в голове. Закрывая руками перекошенное лицо, Сергей встал на колени.

— Ты что, Серый, куда собрался? — услышал он как будто издалека доносящийся голос. — Что с тобой? — его кто-то дер­гал за ткань гимнастерки. — Ну, пригнись! — тихо прошипел Иванов. — Что с тобой, братишка?

— А-а-а, а-а-а, — сильно задышал Сергей, пытаясь справить­ся с тяжестью, нахлынувшей в его грудь, невидимой путой заставляющей его задыхаться в этом и так душащем воздухе. — А-а-а, что? — с недоумением посмотрев в глаза Иванова, Сер­гей увидел перед собой черное расплывчатое пятно.

Он опять попытался встать на ноги, сжимая пальцами лицо. Его обхватили со спины, повалили на землю, прижимая к ней тяжестью тел.

— Что с тобой, Серый? — услышал он спокойный говор Петрухи.

Сергей, немного успокоившись, пытался справиться с на­валившимися на его лицо судорогами. Он прохрипел, скрипя зубами, с трудом разжимая челюсти:

— Голова у меня раскололась.

Закрывая глаза, он чувствовал, как пульсировали на вис­ках вздувшиеся жилы и наливались тяжелой кровью глаза.

— Ну что ты, что ты, братишка, терпи, сейчас, сейчас я тебе помогу, сейчас я тебя успокою, браток, — ласково выговаривал Черкас с украинским акцентом, придерживая Сергея за заты­лок. — Иван, пакет, еще один, — обращаясь к Иванову, негром­ко крикнул он.

Рванув зубами индивидуальный пакет, Иванов достал шприц-тюбик с промедолом и легким хлопком вогнал иглу в икру ноги Сергея. Выдавив жидкость, отбросил в сторону израсходованный тюбик. Через некоторое время Сергей ощу­тил, что боль покинула его измученное тело. В голове по­светлело и стало легко дышать, со лба исчезли вздувшиеся бугры.

— Ну вот и хорошо, ну вот и ладненько, — услышал Сергей все тот же ласковый голос Петрухи. — Все, успокойся. Опять у тебя крыша съезжает, да, братишка? Опять о себе Чарикар на­поминает? — спросил друг и посмотрел ему прямо в глаза, при­щурив свои маленькие, в пушистых ресницах глазки.

— Ну, ты как себя чувствуешь? — улыбаясь, спросил снова Черкас, понимая, что от промедола Сергея, по-простому гово­ря, «прет во все стороны».

— Все хорошо, Петруха, все нормально, — с улыбкой отве­тил Сергей, переворачиваясь со спины на живот.

— Ну и ладненько, — опять проговорил Петруха и, прижи­мая к глазам полевой бинокль, обратил пристальный взгляд в сторону ближайшего дувала с развалившимися воротами и черными разводами от прямого попадания снарядов в сте­нах убогой лачуги.

<...>

Сергей выдернул зубами чеку, удерживая рычаг в зажатом кулаке: «Вот только руки онемеют, и все», — пронеслось в го­лове вместе с эпизодами короткой жизни — школа, детство, восемнадцатый день рождения, наставления отслуживших родственников-мужчин, длинный перрон, люди, люди, заплаканное лицо мамы и успокаивающий ее отец. И снова люди на перроне мелькают в окнах уходящего поезда. И последние слова: «Я вернусь через два года».

Он сжал в кулаке обжигающе колючий мертвый металл гранаты, приблизил к груди, к сердцу, чтобы неотвратимое было мгновенным и наверняка смертельным.

Знакомый шум турбин был так приятен учащенно стучаще­му сердцу, но он был так недосягаемо далек, словно существо­вал лишь в воображении терявшего надежду Сергея.

А рядом звучал приближающийся ненавистный шепот лю­дей в могильного цвета одежде: «Шурави, сдавайся, патроны нет, кончился. Аллах акбар!», трескотня короткой пулеметной очереди, скрежет и металлический писк рикошета.

Шум пятнистых стальных боевых машин становился все ближе, и вот они с ревом навалились на кишлак. Шквал ракет из нурсовских установок обрушился на «духов», смертонос­ным огнем поражая все на своем пути, превращая в пепел, огонь и смрад жженого человеческого мяса. Душераздирающие крики на той стороне. Еще залп, еще залп, и пыль въе­лась в глаза, застилая свет. Мощные взмахи тяжелых лопас­тей отсеивали в сторону солнечный гнет, а лицо обдавало жаром грозно ревущих турбин.

— Вертушки, браток, вертушки, Зуй! Вертушки! — кричал, захлебываясь воздухом и песком, Сергей, отбросив подальше миновавшую его в этот раз смерть, бывшую одновременно спасением от мук и издевательств врага.

Жажда жизни подталкивала измотанных людей, просунув­ших руки под ослабленные плечи Черкаса, к зависшему над землей «крокодилу» с выкинутым коротким металлическим трапом. Пропустив вперед Зуева, который, подтянувшись, вта­щил раненого Черкаса внутрь, Сергей устало ввалился в ма­шину. Взвыв, вертолет прижал его к бронированному полу и поднялся в воздух.

Два загруженных вертолета зависли над землей, накре­нились набок, стремительно закружили, оставляя за собой букет сигнальных ракет и взрывы в охваченном пламенем кишлаке.

Шурави бача

— Почему не отдаете честь, солдат, офицеру при исполне­нии дежурного по батальону?

Сергей резко остановился, услышав у себя за спиной зна­комый гнусный голос капитана Курвенко, даже его фамилия соответствовала его поведению. Это был его бывший коман­дир по взводу охраны. «Боевое охранение» было только гром­ким названием. Может, оно и было бы боевым, если бы война захватила территорию, которую курировал взвод охраны. Это был рай в аду, тогда как их товарищи из батальона постоянно выезжали на боевые, теряли на поле боя своих близких дру­зей, испепеленных войной, и, бывало, привозили назад собран­ные по частям остатки тел.

Это был рай в войне, а Курвенко был там полноправным хозяином, и те, кто находился в его подчинении, должны были лизать ему задницу, если не хотели оказаться в числе смерт­ников. А неугодных ему он переводил в боевую роту, там постоянно ощущалась нехватка людей. И те, от кого он изба­вился, рисковали жизнью каждый день, каждую минуту, се­кунду, миг.

Он был богом на своей территории. Сергей тоже до недав­него времени находился в боевом охранении под началом ка­питана Курвенко, но он был не такой, как прочие подневоль­ные солдаты. И Курвенко в свое время это признал.

— Честь? — Сергей недоуменно расширил глаза, повернув­шись на сто восемьдесят градусов. — Честь? — повторил он, напрягая мышцы рук и сжимая края полотенца, перекинуто­го через шею. — Не про вас это, товарищ капитан, не про вас. Вам не знакомо, что такое честь русского офицера. Вам боль­ше подходит...

Не дав возможности закончить начатое предложение, Кур­венко сорвался криком, танцуя перед Сергеем на кривых ка­валерийских коротеньких ножках, то и дело хватаясь за кобу­ру своего пистолета.

— Да как ты смеешь, мне, советскому офицеру при испол­нении, перечить?! Да как ты смеешь дерзить?! Быдло! — на­прягая голосовые связки, закричал он перерастающим в визг, напоминающий крысиный писк, голосом.

— Я бы мог стать им с твоей помощью, но у меня есть че­ловеческая гордость, за себя, за друзей моих, за Родину, кото­рую люблю, за землю русскую, за тех, с кем я иду по этой земле с высоко поднятой головой, за тех, кого нет с нами ря­дом. Быдло — это те, кто опустился на колени перед твоей гнус­ной мордой, ты даже говорить не можешь как человек, пи­щишь. А мне дальше идти уже некуда. Я за последний год больше смертей видел, чем ты за свои сорок, товарищ капи­тан, а свою звезду майора ты получишь и орден нарисуешь себе, а для видимости своих стукачей представишь, чтобы со­мнений не было.

В вечернем свете ламп было видно, какой яростью загорелись глаза капитана, как его лицо то покрывалось крас­ными пятнами, то белело. Он шипел при каждом дерзком слове правды, которую посмел сказать ему, советскому офи­церу, простой солдат, обезумевший от войны и несправед­ливости.

— Я позабочусь о тебе, — проговорил нервно капитан. — Я лично доложу комбату о твоем поведении.

— Что-что, а докладывать лично вы умеете, этого у вас не отнять, — сказал Сергей вслед быстро удаляющемуся по направлению к штабу Курвенко.

<...>

Сергей лежал в своей палатке, прижимаясь щекой к про­хладной стороне шлифовального камня, который он держал под своей шинелью-одеялом для успокоения головной или зубной боли. Ему казалось, что боль отступала при прикосновении хо­лодной горной породы. Скорее всего, Сергей просто внушил себе это, либо этот камень помогал на самом деле. Еще с про­шедшей ночи его мучила нудная скрипучая зубная боль. Она вынимала из него последние силы, и хотелось выть в такт вет­ру и подвывать скулившим у подножия горы шакалам. Собрав­шись с силами, превозмогая боль, морщился, нажимая остри­ем лопнувшего камня на больной зуб, и боль отступала на не­которое время. Курево давно закончилось. Хотелось бы сейчас затянуться горьким дымком поглубже, чтобы заглушить на мгно­вение адские муки. Казалось, что все зубы окончательно расшатались и рот заполнялся вонючей жидкостью. От недоеда­ния кружилась голова и время от времени поташнивало, слов­но желудок порывался выплеснуть из себя скопившийся от го­лода воздух. Сергей пошарил в глубоком кармане шинели и, наткнувшись пальцем на что-то твердое, вытащил небольшой ржаной сухарь, с трудом преодолевая боль, разжевал, прогло­тил. Желудок благодарно заурчал. Немытое тело невыносимо чесалось, потница мелкой сыпью покрыла руки. Расчесывая до крови кожу и по капле смачивая сухой язык, Сергей сплевывал на разодранные места. Зуд прекращался на некоторое время. «Слава богу, что не тиф или гепатит», — успокаивал он себя.

Из тринадцати человек шесть уже пожелтели, остальные дожидались своей очереди. Каждый носил с собой свои столо­вые принадлежности и как мог ухаживал за ними, вытирая на­сухо или споласкивая драгоценными остатками воды. Капая на палец, смазывали иссохшие, потрескавшиеся губы. А кто-то, плюнув на все предостережения, через пару дней желтел, ста­новился лимончиком, пораженный вирусным гепатитом, мик­робами, витавшими в грязном афганском воздухе. Гепатитом — это в лучшем случае, в худшем случае — брюшным тифом.

<...>

Из-за поворота осторожно, словно крадучись, показалась морда тяжелого грузовика.

— Вот они! — возбужденно произнес Сергей и протянул бинокль.

— Да, да, вижу! — обрадовался Димбол и, моргнув пламе­нем зажигалки, посмотрел вниз, где находился Николай с на­парником. Снизу ответили на позывной. Это означало приго­товиться. Он, приседая на корточки, спиной повернулся к Сер­гею, спустился вниз, пригибаясь под тяжестью снаряжения, и приблизился к Николаю.

— Я буду дирижером, — сказал Димбол, — ты прикрой меня, Ник, если что.

Он отполз в сторону по канаве на несколько метров. Затих, затаившись. Белое пятно автомобильной кабины медленно двигалось навстречу, складывалось такое впечатление, что ее толка­ли. Механического шума работающего двигателя не было слышно совсем. «Так и есть, черти, заглушили свою шарманку и на тор­мозах катятся под горку, удобная позиция для прорыва, а воз­можно, экономят дизельное топливо, — размышлял Сергей. — Они чего-то боятся, неужели их уже успели спугнуть до нас? Почему такая осторожность? Насколько я знаю местных жителей, они чувствуют себя в своей стране вольготно, и присутствие советс­ких войск в Афганистане их нисколько не беспокоит, тем более в ночное время суток. Для них лучше не придумаешь. Темная ночь для них лучше, чем белый день». Сергей настороженно вслушивался, не теряя из виду приближающуюся к ним машину. «Что-то здесь не чисто», — забеспокоился он и легким движением пальцев снял с предохранителя свой автомат. Вытащив из подсумка на ремне лимонку, положил перед собой. «В случае непредвиденной обстановки, если в кузове окажутся люди, смогу среагировать незамедлительно», — подумал он.

Яркий луч света фар моментально разрезал ночную гладь. Дизельным ревом наполнились соседние горы. Взвизгнув шинами по сухому асфальту, «барбухайка», как показалось, при­воднялась на дыбы и рванула вперед, пытаясь проскочить зло­получное место между скалами и часть дороги, которая терялась во тьме короткого туннеля.

— Стоять! — что есть силы задрал Димбол и, сгибаясь, при­седая, вышел из укрытия.

В ответ раздалась пулеметная очередь из кузова машины. Прильнув к прибору ночного видения, Сергей отчетливо уви­дел человека, который стрелял из автомата, поворачиваясь из стороны в сторону.

— Дух! — закричал Николай, в ответ разряжая автомат­ный рожок.

Сергей выхватил из подсумка несколько лимонок и с си­лой бросил в кузов машины сверху. Раздался мощный взрыв, который подбросил машину, оторвав ее от земли. Яркое пла­мя осветило дорогу, и еще несколько сильных глухих разры­вов остановило горящий грузовик. Сергей спрыгнул с валуна и, пригнувшись, стрелял на ходу, отбрасывая пустые рожки в сторону. Из машины метнулась в кювет фигура человека, его одежда горела. Сергей с силой метнул в его сторону свой нож. Подняв руки к небу, человек, как подрубленное дерево, рух­нул лицом вниз. Машина разгоралась все сильнее, мощные языки пламени осветили тоннель и горы, дрожащая тень рас­ползалась вокруг. В кузове находились ящики с патронами, которые стали рваться, наполняя визгом все вокруг.

<...>

На следующий день Кольцов проснулся очень рано. Лишь только забрезжил рассвет, он уже стоял перед зеркалом в умывальнике, намереваясь принять холодный душ.

«Пусть спит, чтобы расставание не было томительным, и никаких обещаний», — решил про себя он.

Струя остывшей за ночь воды прохладной росой обдала его тело, разбиваясь в мелкие капли.

«Как хорошо! — подумал с удовольствием Кольцов, по­глаживая тряпичной вехоткой спину. — Мне бы на гору это удовольствие и моим ребяткам, размочить кожу, чтобы она не лопалась от потницы и чесотки, не раздирали бы до кро­ви они свое тело и руки. Почему мне так небезразлично все это? Почему я думаю, хотя мысли раз за разом стараюсь гнать от себя. Смотрю я на этот мир, как будто нет здесь нас и никто не думает, не переживает. Как будто нет никого вок­руг, а значит, и меня. Как ненужное звено большой цепи при­шло в негодность — выбросили и забыли, а ведь у меня из тринадцати человек четыре дембеля, двое с малярией, с тро­пической язвой один, остальные желтеют на глазах, как ли­моны. И дела нет никому, а ведь нужно еще защищать себя и другого дядю, выполняя интернациональный долг. Вот она, цена моей жизни. Как далеко я был от всего этого! Вот она, жизнь моя, жeстянка!».

Кольцов вздрогнул и вышел из напряженного оцепене­ния, открыл глаза. Вода в баке над головой перестала течь, лишь остатки, собравшись в одну большую каплю, хлюпну­лись о макушку.

«Когда я был сильно пьян, я не думал об этом, даже в мыслях не было ничего похожего, и лишь стоило мне про­трезветь, как сразу я вернулся в реальность. Все. Хватит, хватит, — успокаивал он себя, быстро вытираясь полотенцем. — Что я могу сделать в данной ситуации, лишь только накор­мить и напоить чистой водой. Что от меня и требуется. А сейчас зайду в модуль к Деду, к начпроду. Надеюсь, не откажет», — настраивал себя Кольцов, натягивая штаны.

— Все, ухожу. Надо уходить.

Он заглянул в комнату. Валентина сладко спала, сбросив с себя одеяло, распластавшись на кровати.

— Как ты хороша, мой ангел, — сказал шепотом Кольцов, при­близившись к ней, и слегка притронулся губами к ее губам.

— Ты куда? — вдруг сонно пролепетала она и, обвив шею Кольцова, притянула его к себе.

— Спи, спи, мне нужно идти.

— Нет!

— Мне нужно идти, — настойчиво повторил он.

— Ну, хорошо, — согласилась она, — До вечера.

— До вечера, — сказал Кольцoв, освобождаясь от ее рук.

— Не забудь! — еще раз напомнила она и, повернувшись на бок, сладко потянулась.

— Знала бы ты, моя сладкая, до какого мне вечера здесь быть, знала бы ты... Вероятно, знает, раз говорит, — рассуждал Кольцов, направляясь к зданию штаба.

<...>

— Ду-у-ухи! — растворился в грохоте крик. Глухой взрыв донесся со склона горы, красным заревом вспыхнуло пламя и обожгло глаза. Вспышка, еще одна, и черный дым сделал ночь еще темнее.

— Занять оборону. Огонь! Тревога! — кричал обезумевший Кольцов, передвигаясь пригнувшись от одного капонира к другому.

— Английские 80-миллиметровые работают, — определил Сергей и прижался к валуну. — Сейчас пристреляются и сде­лают из нас фарш. Нужно по склону ниже спуститься на ту сторону. Здесь растяжки поставим, тротил машинками рва­нем. И сотрем с лица земли эту точку. Провода хватит?

— Хватит, целая бухта готова, — сквозь шум услышал Сергей из темноты голос Димбола, — cейчас цепь замкну — и айда.

— Всем вниз, под козырек, в пещеру, рванем плато, когда духи поднимутся к нам в гости. Пусть думают, что мы покой­ники. А мы воскреснем и разорвем их зубами на ремни, — крик­нул Сергей, складывая рядом с собой гранаты.

— Пусть думают, что мы сдрейфили, на огонь не отвечать. Молчать, ни одного выстрела! Ждать, когда они пожалуют. А ведь они пожалуют, суки. Не просто завертелась земля под ногами. Назад дороги нет. Умрем здесь, но не сдадимся, — та­раторил возбужденно Кольцов.

Сергей оглянулся на голос. В полумраке пещеры ему по­казалось, что он встретился взглядом с Кольцовым.

— Нет, мы выживем, нас еще дома ждут, — закричал кто-то из темноты.

—Ждем! Молчать! После взрыва приготовиться к рукопаш­ной. Сделаем то, чего они боятся больше всего. Порежем их на ремни, — захлебываясь, прохрипел Кольцов. — Штык-ножи пристегнуть!

Там и здесь послышались щелчки, фиксирующие штык-ножи на стволах.

— Они идут, их тысячи. Я поставил сигналку перед тро­пой. Это будет сигналом к бою, — тяжело дыша, сообщил Дим­бол, появившись с машинкой в руках и бухтой провода на пле­че. Он натянул тонкую телефонную нить, закрепил контакты на взрывателе, щелкнул переключателем.

— Держи, братишка, — он протянул еще одну машинку Сер­гею. — Рванешь после меня. Обрубим им отход назад, мост и расщелину завалим, всех в шнек. Их тактика очень простая, — стал объяснять Димбол. — Сначала минометы равняют, все пе­репахивают, потом пехота чистит дорогу, потом основная толпа будет пробиваться на нашу территорию.

— Наемники, по почерку чувствую, — определил Сергей. — Слишком борзо катят.

— Ты прав, — согласился Димбол.

В одно мгновение взрывы прекратились, все стихло. Толь­ко где-то сверху потрескивал горевший деревянный ящик.

— Еще полчаса где-то, — определил Сергей, подсвечивая циферблат электронных часов. — Потом еще минут двадцать, пока они скучкуются и дадут добро на подъем основной груп­пе. Вот тут-то мы их и рванем к чертям собачьим.

— Тринадцатый, тринадцатый, я ноль-ноль первый, — по­слышался приглушенный голос в наушниках радиста.

— Сообщение из штаба! Секретная информация. В райо­не горы и ущелья Тора-Бора были замечены крупные пере­движения вооруженных людей, до тысячи человек прибли­зительно. Возможно нарушение зоны в вашем районе и при­граничной полосы с Пакистаном, в квадрате 20–50. Прика­зываю усилить численность боевых нарядов в два раза для отражения вероятного удара моджахедов либо прорыва с тер­ритории приграничного Пакистана, либо из Афганистана в Пакистан. Учитывая сложность ситуации, в случае кризиса в вашем распоряжении расчет боевых вертолетов. Коорди­наты сообщаю ниже.

— Радист, вызывай вертушки! Пока суть да дело, подлетят, — прохрипел Сергей.

На тропе сработали сигнальные ракеты. Они осветили ку­сочек неба, горы и даже в пещере, где ждали своего после­днего испытания ребята, увидели лица, на долю секунды заг­лянув в глаза друг другу и мысленно попрощавшись. Снова короткие трассирующие автоматные очереди разрезали воздух и исчезли в темноте. Откуда-то снизу приближался шар­кающий топот кованых сапог, хохот, лязг затворов оружия. «Аллах акбар! Аллах акбар!» — кричали уже сверху. Духов ста­новилось все больше и больше. Казалось, гора придавила пле­чи солдат дополнительной тяжестью человеческих тел.

— Ну, с богом! — крикнул Димбол и ладошкой с силой уда­рил по кнопке взрывателя.

Горы вздрогнули, ухнув от мощного толчка. Они, казалось, подпрыгнули и снова припали к земле.

— Давай еще!

И снова мощный взрыв оглушил все вокруг. И, как обезу­мевшие слепые волчата, раздирая в кровь лапы, цепляясь за острые камни, шурави ползли вверх, навстречу своей судьбе. Вопли и стоны покрыли все вокруг. Сергей ничего не видел, он только махал из стороны в сторону, как косой, автоматом, стре­лял, снова махал, стрелял, кричал, и кровь текла у него изо рта. Он не чувствовал боли, он заглушал страх в своем сердце, кро­шил зубы во рту с диким, непохожим на человеческий голос рыком. Снова стрелял, вытирая окровавленной рукой лоб.

Все скрыла ночь. Казалось, что все сошли с ума. И не было среди них людей, а только животные, которые рвали свою до­бычу. Он слышал душераздирающие вопли и чужую ненавис­тную речь, которая вгрызалась в его горло и душила. И вдруг сильный оглушающий удар, и он упал лицом вниз, перевернувшись несколько раз в воздухе. Яркая вспышка в глазах, и все исчезло. Холод обдал его изнутри. Горы застонали, взвы­ли истошно! Грохот взрывов смешался с шумом тугих лопас­тей, разрывавших огонь и воздух с пронзительной быстротой. Все вокруг превратилось в ад. И места не было такого, где кровь не лилась бы рекой, и нечем было вытереть руки, чтобы слезы стереть с лица, и не было человека, что не познал исти­ну жизни, умирая или продолжая дышать.

Окончание читайте на нашем сайте 17 февраля.