«Зэк — он же немного сволочь». Почему в России любой срок может стать «высшей мерой» для осужденного

Это настоящий государственный позор. Для тех, кто оказался по другую сторону колючей проволоки, медицина перестает работать: онкобольным заключенным о диагнозе не сообщают, а боль глушат простым анальгином. Корреспондент 161.RU Ирина Бабичева изучила, как устроено тюремное здравоохранение и почему любой срок может стать «высшей мерой».

«Бесплатная» медицина

Воображаемый ветер раздувает паруса. Три ряда обнаженных пушек поблескивают в солнечных лучах. Корабль готов к бою.

В деревянной модели парусника — две с половиной тысячи деталей, все выточены вручную. Этот корабль скромный, Александр Гонтаренко строил и больше.

Корабли всегда были его главной страстью. Куда бы ни забросила жизнь, Александр открывал мастерские, где пропадал всё свободное время. На фото Гонтаренко — седой мужчина с татуировкой на худом плече. С припухшей шеи свисает серебряный православный крестик.

Поговорить с ним вживую не получится. Зато голосовые сообщения — вариант Александра. Он говорит негромко, иногда на заднем фоне слышится чья-то ругань или заставка программы «Время».

Это звуки колонии.

В июне 2019 года Гонтаренко выслушал приговор — два года и три месяца «строгача» за кражу домашней утвари на 13 600 рублей. В приговоре Каменского районного суда приводится опись украденного: две салатницы по сто рублей каждая, кухонный и журнальный столики — за двести, плита с одной конфоркой — за пятьсот, телевизор и стиралка — по тысяче.

За аналогичные преступления он отсидел почти 30 лет — больше половины жизни. Кажется, Александр просто не мог по-другому: не завел семьи, не стал отцом. Но начал мастерски вырезать корабли и учить этому других заключенных. На зоне его звали «Старина».

Гонтаренко вырос в деревне под Каменском-Шахтинским. Во время своей прошлой ходки в местной ИК-12 Александр подружился с журналистом Сергеем Резником — автором антикоррупционных расследований, которого посадили по обвинению в ложном доносе, оскорблении ростовских судей и коммерческом подкупе.

Мужчины три года жили в одном бараке. Резнику Гонтаренко показался самым взрослым в отряде. Сначала решил, что Старине около 75 лет. Оказалось — на 20 меньше.

После того как оба вышли из колонии, Резника признали политзаключенным и в 2017 году дали премию Андрея Сахарова. Суд запретил ему работать журналистом. Резник эмигрировал и начал вести телеграм-каналы.

По его словам, после того срока Гонтаренко решил начать новую жизнь — семейную. Встретил женщину, перестал звонить тюремным друзьям и вообще как будто абстрагировался от былого. Когда отношения дали трещину, Александр залез в чужой дом и получил срок в Новочеркасске.

Гонтаренко и Резник снова стали регулярно общаться. На зоне у Александра был телефон. Периодически Александр жаловался: это обходится дорого, а в колонии телефонами спекулируют — вот, у тебя есть, а у того нет, поделись.

На этот телефон Гонтаренко сфотографировал странную припухлость на шее, которую впервые заметил осенью 2020 года. Шея начала отекать, тянуть с одной стороны, а уставать Александр стал быстрее. Периодически кружилась голова, начались сильные боли. Тогда Гонтаренко обратился в санчасть колонии. Его осмотрели и пообещали госпитализировать в ростовскую тюремную больницу МОТБ-19.

Но из-за пандемии МОТБ-19 ввела карантин и перестала принимать пациентов. Скопилась очередь заключенных, нуждающихся в стационарном лечении. Приходилось только ждать, когда прием пациентов возобновится.

На снимках Гонтаренко заметно, как растет припухлость, а он теряет вес.

— Больница не принимает ни хрена. А у меня всё ноет, болит. Постоянно болит. Есть [в санчасти только] анальгин в ампулах, — жалуется Гонтаренко в голосовом сообщении Резнику. — Я сейчас к барыге зайду. Кинь мне на сигареты, если есть. Я уже всё скурил. Брал пачки три, но уже сколько дней прошло. Что я на них — богу молиться буду? Покурю — вроде боль и сбиваю.

Апрель. Сидеть оставалось пять месяцев.

Но обещанной госпитализации не произошло. В мае шея вздулась так, что Гонтаренко уже не мог жевать. Устав ждать милости медиков, заключенный объявил голодовку. Резнику отправил очередное голосовое — просил привлечь к его проблеме прокуратуру и правозащитников.

— Нафиг нужен прием пищи, если я ничего сожрать не могу? Буду вынужден упасть на голодовку. <…> Начальник санчасти, меня уговаривает, вплоть до того — ты прикинь! — обещал помощь в условно-досрочном освобождении. Говорит: «У тебя серьезная вещь». Я только на обезболивающих и живу.

Госпитализировали Александра только 4 июня — лежачим, с давлением 75 на 40. Голодовку Александр прекратил. Ему прописали детское питание, больше ничего Гонтаренко есть не мог.

— Никак не установят, что там. [Врач] брал пункцию четыре раза, выщипывал изнутри. От этого сейчас боли адские. И теперь надо ждать еще неделю ответ. Целый процесс, — с трудом говорит Гонтаренко в сообщении другу. — Сегодня приезжали из ОНК. У меня спрашивали: «Жалобы есть?» Главврач стоял. Говорю: «Самое главное — скажите, что это такое. Установите, вот и всё».

В тот день Гонтаренко навестил председатель ростовской ОНК Игорь Омельченко. Правозащитнику главврач МОТБ-19 Тигран Мкртчян признался, что у Александра онкология, но химиотерапию ему не делают, потому что якобы не успевают заказать. Пока отвезут на детальные обследования, пока придут результаты анализов — наступит сентябрь, и Гонтаренко выйдет на волю.

Новость о визите правозащитников облетела больницу. Онкобольные заключенные стали подходить к Омельченко. У всех была одна и та же история.

— Говорили: «Пять-шесть месяцев лежу и кроме анальгина мне ничего не дают». Эти люди сидят там по пять месяцев. Они в это время могли лечиться, болезнь прогрессирует, а [врачи] ничего не делают, не дают им химиотерапию, — отметил Омельченко в комментарии 161.RU.

Платная медицина

Чаще всего к правозащитникам обращаются по медицинским вопросам. Многие жалуются на очереди в МОТБ-19 — больница по-прежнему то и дело останавливает прием пациентов.

— МОТБ сейчас находится в постоянном карантине, — рассказывает Омельченко. — Год почти вообще закрыта была, сейчас — открылась, закрылась, открылась… Туда доставляют только скоропомощных или экстренных [больных].

Есть и другой вариант госпитализации — «вольный». В этом случае заключенного под конвоем отправляют на обследование в обычную больницу. Тогда его сопровождают несколько сотрудников ГУФСИН и подведомственный медик. Оплату лечения берут на себя родственники.

Такой сценарий был у осужденной за взяточничество экс-судьи Арбитражного суда Ростовской области Светланы Мартыновой. По версии следствия, она получила от владельцев концерна «Покровский» около 40 миллионов рублей. Мартынова вину не признала.

Судебный процесс начался в 2018 году, а онкологию у Мартыновой выявили за два года до этого. У женщины стала сочиться и меняться в размерах родинка на спине. Выявили меланому. Пока опухоль не проросла глубоко, Мартынову прооперировали, назначили лечение, но полный курс химиотерапии она не успела пройти из-за суда.

— Прервали лечение и поместили в СИЗО, — вспоминает дочь осужденной Надежда Мартынова. — Никакой помощи не оказывали. Возили ее в онкодиспансер. У нее спрашивали: «Как вы себя чувствуете?» Но никаких анализов не делали. Просто мама говорила, что ей плохо, что прервали курс химиотерапии. На всё закрывали глаза.

Мартынову осудили на семь лет и этапировали в Кострому, в колонию общего режима. Там сделали КТ — в заключении врачи сообщили о подозрении на метастазы. Но в это время в Ростове начали пересматривать дело «Покровского», и Светлану привезли обратно. На родине обследовали еще раз.

— Написали, что у нее есть онкология, но всё отлично по здоровью, никаких метастаз, — рассказывает Надежда.

Семья Мартыновой настояла, чтобы женщину повторно обследовали в онкоинституте — там же, где оперировали. Светлану под конвоем доставили в учреждение на КТ. Выявили метастазы в легких и печени.

Мартынову госпитализировали и провели три курса химиотерапии. Каждый обошелся в 120 тысяч рублей, говорит дочь осужденной. Плюс — обследования, стационар…

Для Александра Гонтаренко такие суммы были неподъемными. Он только просил у друга-Резника «по возможности» скинуть тысячу — на обезболивающее и сигареты. Резник был единственным человеком, кто помогал Александру. Своих денег у Гонтаренко не было, а единственный родственник — мама — к тому времени умерла.

Попав наконец в МОТБ-19, заключенный Гонтаренко решил особо не жаловаться и вести себя тихо — чтобы в наказание не перевели в психиатрию.

— Я уже себе повязку сшил, чтобы этой шишки не видно было. Как-то не прикольно ходить, — признался он в одном из последних голосовых. — Хожу, но частые головокружения, падаю. Слабость конкретная. Я что-то весь высыхаю.

Александр Гонтаренко умер в июле 2021 года, не дожив месяц до выхода на волю. Теперь его голосовые сообщения — дневник умирающего, который тщетно просит о помощи.

Зек не нужен, повезет — выживет

В теории освободить заключенного по медицинским показаниям возможно, говорит Олег Сокуренко, возглавляющий «Центр правовой защиты инвалидов и лиц с социально значимыми заболеваниями». На деле — выходят единицы.

Основания для такого освобождения прописаны в постановлениях правительства РФ № 3 и № 54. Первое касается тех, кому еще не вынесли приговор, а второе — осужденных.

В перечне заболеваний, препятствующих отбыванию срока в местах лишения свободы, числятся злокачественные новообразования, туберкулез, тяжелые формы диабета, слепота и многие другие болезни.

— Если лечение не приносит эффекта, нет динамики к излечению, они [заключенные] должны быть освобождены [и помещены в вольную больницу]. Подследственным можно изменить меру пресечения, — разъясняет Сокуренко.

Заключенного, добивающегося освобождения по медицинским показаниям, сначала направят в больницу для освидетельствования. Там тюремные врачи устанавливают диагноз и сверяют с перечнем. Если основания для освобождения есть, то ГУФСИН передает материалы в суд, который и решает судьбу заключенного.

По словам Сокуренко, схема часто ломается на первом же этапе: пациента обследуют не полностью или ставят диагноз, которого в перечне нет. Правозащитник утверждает, что на отношение медиков влияет поведение пациента и статья, по которой он оказался за решеткой.

Положительное решение получают немногие, говорит Сокуренко. Фактически из колонии легко «выписывают на волю» только людей на критической стадии болезни — почти полутрупов. Сами заключенные называют таких «доживателями».

— Если выпустили по постановлению, то бог поставил на тебе крест, — считает один из опрошенных мной осужденных. — Это не работает так, что тебя выпустили — всё, шуруй лечиться. Если выходишь, то уже когда совсем поздно. Ты выходишь умирать.

Но в ГУФСИН по Ростовской области утверждают, что делают всё, чтобы медпомощь тяжелобольным заключенным стала своевременной и доступной.

— Принимаются меры по сокращению сроков проведения специальной медицинской комиссией освидетельствования на наличие заболевания, препятствующего отбыванию наказания, своевременному предоставлению материалов по освобождению осужденных по причине наличия заболевания в отделы специального учета учреждений для дальнейшего направления в суды, — ответили 161.RU в пресс-службе ГУФСИН.

Александра Гонтаренко в самом деле хотели выпустить по постановлению. Помочь обещали еще медики санчасти — в мае, когда Гонтаренко объявил голодовку. Но его друг Резник считает, что на самом деле врачи поленились собирать бумаги и запускать процедуру — зачем это делать, если срок и так заканчивается в сентябре?

— Там на зоне никого не лечат — зек не нужен, повезет — выживет, — говорит Резник.

У скольких заключенных в колониях есть онкологические заболевания, в пресс-службе ГУФСИН не знают — признаются, что не ведут «такой статистики».

При этом, по данным пресс-службы ведомства, за последние пять лет в Ростовской области суды освободили 33 онкобольных, а еще 47 заключенных с установленным онкологическим диагнозом умерли за решеткой.

Решение суда об освобождении по медицинским показаниям вступает в силу через десять дней после принятия. Всё это время заключенный остается в тюремной больнице. Из десяти человек, допущенных к освобождению, до реального выхода на волю доживают в среднем трое, утверждает правозащитник Сокуренко.

Медико-санитарная часть № 61 напрямую подчиняется ФСИН России. Через МСЧ проходят все медицинские закупки. Она управляет всеми тюремными медучреждениями.

Медицина в ГУФСИН свободна от контроля извне, говорят правозащитники. В управлении информационной политики правительства Ростовской области сообщили, что Минздрав никак не контролирует работу тюремных врачей. Правозащитник Сергей Левченко убежден, что вывод медицинских работников из-под крыла ФСИН сделал бы систему оказания помощи заключенным гуманней.

Сейчас в Ростовской области 167 аттестованных медиков — так называют тех, кто носит погоны. Помимо них, еще 366 вольнонаемных. Все они являются сотрудниками ФСИН.

Фемиде выкололи глаза и зашили рот, но в больницу не отправили

Заключенные и освободившиеся, с которыми пообщался корреспондент 161.RU, сходятся во мнении, что за решеткой лучше не болеть и в тюремные больницы не попадать.

— Честно говоря, по всем учреждениям с врачами беда. Некомплект, никто не хочет идти, — говорит правозащитник Омельченко. — Есть фельдшер, какой-то общий врач, медсестра. Стоматологи есть, они приходят.

Заключенных пресс-служба ГУФСИН называет «спецконтингентом». В ведомстве отметили, что врачебные бригады регулярно выезжают в колонии и осматривают тех, у кого повышенный риск развития онкологических заболеваний. Как часто медики узких специальностей приезжают в колонию, в ведомстве не уточнили.

— Хирург, онколог ездят в колонии — раз в полгода, например, — рассказывает заключенный в ИК-15. — Ведут прием тех, кому нужна помощь. Но никому из осужденных не сообщают, что завтра или через неделю приедут врачи. Об этом никто не знает. [Не говорят], чтобы там очередь не стояла в тысячу человек. Они приедут, пару человек посмотрят и уезжают.

Лекарства в колониях появляются только перед проверками, утверждает другой заключенный. Если приходишь просить, то «лекарств никогда нет». Могут послать в отряд — все на зоне знают, что осужденные регулярно скидываются в «общак». Одна из граф расходов — медикаменты. Они хранятся у одного из заключенных.

— Врачи говорят: у нас нет, пойди к нему, может, он тебе даст, — признается он.

Про медицину за решеткой могут рассказать много ужасов. Бывший санитар МОТБ-19 — тоже заключенный — помнит, как пытался помочь больному. Спустя какое-то время после ареста мужчина стал себя плохо чувствовать, сквозь кожу проступили шишки.

— Его привезли в «хирургию», взяли биопсию и выявили рак лимфоузлов. Шишки эти болят капец, и они прогрессировали жестко, — вспоминает экс-санитар.

Арестанту сделали химию. Полегчало. Мужчину выписали, но через два месяца он снова оказался на больничной койке — уже сильно похудевший и осунувшийся.

— Я его еле узнал, у него снова повыскакивали шишки, в еще больших масштабах. Подержали его немного и снова увезли на суды. Вернули его еще через пару месяцев — когда он уже был осужден. Срок не помню. Он был совсем худой, шишки под мышкой и на шее уже лопнули и гнили. Врачам он был нафиг не нужен. Они его пару раз перевязали и бросили.

Когда больной набрал немного веса, его вернули в колонию. Потом привезли снова.

— Уже в тубанар, — вспоминает бывший санитар. — Оказалось, у него туберкулез открытый и ВИЧ. Боли были жуткие. Там на верхнем этаже лежат те, о ком просто забывают в итоге. Их не лечат. В одну ночь он накрылся одеялом и вскрыл себе вены. Так и умер.

Правозащитник Сергей Левченко, член ростовского ОНК и «Народного фронта», признается, что неоднократно сталкивался с пренебрежительным отношением работников ГУФСИН к заключенным.

— Нет разницы, расчленил жену или закладки ныкал. Отношение примерно одинаковое. Ты преступивший, значит, не совсем человек, — подтверждает его слова один из заключенных.

По мнению Левченко, сама система побуждает сотрудников ФСИН быть негуманными и равнодушными ко всему, что происходит с заключенными. Правозащитник не верит, что без тщательного контроля система изменится. Заключенные просят общественников приходить почаще, но из-за пандемии визиты правозащитников стали редкими. В 2019 году члены ОНК посещали донские колонии 121 раз, в 2020 — уже 82, к концу октября 2021 года — всего 42 раза.

— Это везде так, есть объективные предпосылки: ковидные ограничения и соответственно запрет на покамерный обход, — утверждает правозащитник Александр Хуруджи. — Но и само качество членов ОНК и их активность заметно упала. Самая активная комиссия в Москве, в Ростове есть несколько человек активных, а в других регионах вообще всё грустно.

Процедура долгая

Лекарства для каждого онкобольного заключенного должны закупать персонально. Но в колониях препаратов нет — тюремные врачи ссылаются на сложность процедуры закупки, говорит Омельченко.

Сергей Левченко утверждает, что если в местах заключения не могут оказать требуемую медпомощь — когда нет врача, препаратов или оборудования — в ГУФСИН обязаны оказать медпомощь в сторонней организации. Если этого не делают, то ведомство нарушает права человека.

— [Любой], кто попал в ситуацию в местах заключения, вправе воспользоваться в полной степени медицинской помощью, — говорит Левченко. — Если учреждение не может [ее] оказать, то [оно] обязано заключить и оплатить договор, либо выполнить по условиям ОМС. Когда это возможно, родственники оплачивают исследование, лечение. На сегодняшний день это работает, к сожалению, только — и не во всех — СИЗО.

По словам правозащитника, пандемия COVID-19 привела к тому, что тюремные больницы просто не принимали многих пациентов, и те погибали без лечения.

Александр Пачганов, до выхода на пенсию руководивший МСЧ-61, подтвердил корреспонденту 161.RU, что в медучреждениях ГУ ФСИН нет запаса препаратов, чтобы оказывать медпомощь заключенному сразу после госпитализации. По его словам, лекарства стоят дорого, поэтому заранее их не закупают.

По словам Пачганова, закупка может занять месяцы. Если препарата нет в местных складах, лекарства заказывают из Москвы.

— У нас организована онкологическая помощь на базе хирургического отделения. После консультации в диспансерах по назначению их ведет врач-онколог, — добавил Пачганов.

Саван из бюджета

После гибели, если у заключенного остались родственники, тело выдают им. Если скончался одинокий человек, то такого называют «невостребованным».

Тюремные медучреждения регулярно ищут подрядчиков для «услуг по погребению невостребованных тел осужденных». Так, в сумму последнего контракта МОТБ-19 входят транспортные расходы на перевозку гробов, доставку тел к месту погребения, стоимость ритуальных принадлежностей, рытье могилы и захоронения.

Начальная цена последнего контракта — 82 тысячи 273 рубля. Столько стоят похороны двадцати «невостребованных» — по 4 тысячи 113 рублей за каждого. В эту сумму входят и расходы на двадцать «необитых гробов» одного размера, двадцать саванов и двадцать деревянных табличек.

Такая участь досталась и Александру Гонтаренко.

— Умер, родственников нет — его же должен кто-то хоронить. Поэтому делают такие торги и хоронят на обычном кладбище, — говорит правозащитник Омельченко.

Корабли Гонтаренко оказались «востребованнее» его самого. Александр трепетно относился даже к упаковке парусников. Любил красиво заворачивать и посылать, как он думал, другим сидельцам. Но друг заключенного Сергей Резник говорит, что на деле многие парусники попадали к высокопоставленным сотрудникам ГУФСИН.

Боевые корабли заключенного Гонтаренко прекрасно смотрелись в кабинетах начальников.