«Пришел, увидел, наследил…»: история жизни автора Любочки и Степаныча

Далеко от центра Омска, на Нефтезаводской, есть цех, где родились известные каждому омичу скульптуры Любочки, Степаныча, Ангела в Парке Победы, Городового и многих других. Их создатель — Сергей Норышев. Корреспонденты NGS55.RU отправились к нему в мастерскую, чтобы узнать, какой смысл автор вкладывал в эти памятники и какую его мечту так и не удалось воплотить в жизнь.

Дверь в мастерскую открыта. Мы заходим и слышим под ногами скрип деревянного пола. В воздухе стоит аромат дождя, ноты сирени, влажного мела и бумаги. На стенах — эскизы из пластилина и глины и живописные работы, фотографии. В небольшой комнатке с высоким потолком царит хаос. Помещение делит на две части рабочий стол с молотками, резцами и прочими инструментами, а также фильтром с водой и баночкой кофе Jacobs Monarch. На то, что мастер проводит здесь долгие часы, намекает и наличие односпальной кровати и холодильника. Слева стоит стеллаж со множеством маленьких скульптур из пластилина, с разнообразием лампочек, с листками бумаги, тюбиками и одной выделяющейся на общем фоне коробочкой с «воском буроугольным». В правой части помещения еще один стол с инструментами и лампой, а в углу — бюст Любочки.

В кресле сидит седой мужчина в голубой футболке и даже не оборачивается. Мы подходим ближе и здороваемся. Только после этого он поворачивает голову и указывает пальцем на диван напротив. Он внимательно смотрит, нахмурив брови, и вдруг говорит: «А как я узнаю, что вы действительно корреспонденты, а не из разведки? Мне нужно удостоверение». О встрече мы договаривались заранее. Первые минуты стоит напряженная атмосфера — скульптор твердит, что уже и без того много раз давал интервью и всё это есть в интернете. Но с каждым вопросом он рассказывает всё больше и больше. Так постепенно напряжение сменяется живой беседой.

— Давайте окунемся в ваше прошлое. Кем были ваши родители и повлияли ли они на решение стать скульптором?

— Отец был военным музыкантом-солистом на сверхсрочной службе — больше 25 лет. А мать — учительницей начальных классов средней школы. Они никак не повлияли на то, чем я занимаюсь уже всю свою жизнь. Но однажды учительница рисования в 9-м классе сказала мне, что я должен поступать в художественное училище. А я хотел по другой стезе пойти. Но сейчас понимаю, что выбрал правильный путь. Я тогда был молодой, поэтому во многом заблуждался. Но сейчас я точно знаю, где я, кто я и зачем. Когда я поступил в училище, учительница уже уволилась из школы и уехала в Санкт-Петербург, где она и училась. А в Термез — это самый юг Узбекистана — она попала по распределению. Не помню уже, как ее зовут и как выглядит. Но точно знаю, что она была красивая, высокая — в общем, верх совершенства, — с улыбкой вспоминает Сергей Норышев.

— Почему на некоторых скульптурах в незаметном месте вы пишете свою фамилию, меняя одну из букв?

— По метрике фамилия отца не Норышев, а Норошев. На некоторых альбомных фотографиях написано правильно [Норошев], а на других — неправильно. Писарь изменил одну букву в фамилии, но отец не возражал, а потом я уже и паспорт получил с фамилией через Ы.

— У вас есть братья или сестры?

— Сестра была. Братья двоюродные все умерли. Осталось только три двоюродных сестры. Одна — в Москве, вторая — в Чебоксарах и третья — в Запорожье. Однажды, когда мне было года три, мы с родителями пришли в гости к родной тете (к сестре матери), а ее сын — Сашка — что-то там лепил в огороде. У них был частный дом. Когда я это увидел, у меня где-то внутри вспыхнуло такое страстное желание этому научиться. Через неделю я уже лепил лучше, чем он. Потом, признаюсь, начал воровать пластилин в детском саду. Как-то я ждал, когда отец приедет за мной в садик. Кто-то за мной проследил и спрятал или забрал себе пластилин. Помнится, я был вне себя от ярости. Но с тех пор я лепить не переставал.

— А какими были ваши первые работы?

— Первые работы были детские, из пластилина — всякие лошади, человечки, солдатики. А большие я вылепил перед поступлением в училище. Сделал тогда художественный образ лейтенанта Плужникова из романа «В списках не значился» прекрасного писателя Бориса Васильева. Он получился настолько удачный, что мне сказали: «Ты что, с живого лица творил?» Взгляд получился настолько человеческим — я даже сам удивился. Я был тогда в 17 лет комсомольцем. И в свое время образ этого солдата на меня очень повлиял, поэтому выбрал именно его.

— А любимые поэт и писатель у вас есть?

— У меня есть любимый писатель — японец Акутагава Рюноскэ и поэт — Александр Сергеевич Пушкин. Кстати, хочу рассказать про такую появившуюся у меня особенность. После первого инсульта я стал слышать значения русских слов. Ни в интернете, ни в одном учебнике не найдете, почему, например, слово береза так называется. А я объясню. Есть созвучное слово «берлога» — логово медведя. Раньше на Руси медведя звали «бер», а когда он просыпался по весне, то об дерево ерзал. Ко мне четко и быстро приходит ответ. То есть нужно не слушать, а слышать — как музыкантам свою музыку.

— Мне интересно, каким юношей вы были.

— Я был молодым и спортивным юношей. Года два, до девятого класса, занимался гимнастикой и дорос до третьего разряда. Я сломал ногу и после этого в спорт не возвращался. Только лепка, лепка, лепка… А еще бегал хорошо — 30 метров за три секунды.

— После учебы в школе вы поступили в художественное училище. У вас были любимые наставники?

— Да, были. Преподавали они дисциплину — скульптуру. На первых двух курсах — Филипп Иванович Грищенко, на остальных — Леонид Григорьевич Рябцев. Еще, помню, был хороший преподаватель по рисунку. Он говорил: «Научитесь рисовать кирпич — и больше вам ничего не надо в жизни рисовать, остальное всё сможете». После него уже не было таких хороших преподавателей. Они, может быть, были художниками хорошими, но преподавать не могли. Это первый закон Вавилова: «Качества, которые приобрел в течение жизни, по наследству не передается». Это не наследственная черта, это твое качество.

— А что особенно вам запомнилось в годы учебы?

— Я себя помню с двух лет. Значит из учебы — практически все. Но особенно вспоминается такой случай. Мне как-то после третьего курса на летней практике преподаватель дал кусок мраморного камня и инструменты. Сказал, чтобы за месяц вылепил свою руку, то есть вырубил из камня. По словам преподавателя, «все уехали домой, потому что они ничего не знают и не умеют, а ты должен поучиться». Мне друг Женька помог «оштурмовать» мою левую руку, и я с нее без всякой пунктир-машинки вырубил ее. Но есть один момент: на левом большом пальце ноготь немного скололся. Преподаватель сказал, чтобы я просто приклеил его и замазал все щели. Работу оценили на пять и отдали в музей училища. Как-то, уже в конце обучения, ко мне подошел один парень и сказал: «Серега, я у тебя прошу разрешения украсть твою руку, очень уж мне нравится». Но тут же он признался, что уже сделал это. И больше я ее не видел, — засмеялся Сергей Норышев. — А еще со мной учился парень — голубоглазый узбек — на живописца. Но в итоге потом снимался во всех фильмах и состоялся как актер. Он больше, конечно, работал на свою внешность. Красивый был такой, ну и глаза голубые… Это же такая редкость, учитывая его национальность.

— Уже тогда у вас были поклонники. Я прочитала, что вы по семейным обстоятельствам переехали в Омск. Что всё-таки повлияло на это решение?

— Я женился на омичке и переехал в Омск на постоянное место жительства. Познакомились мы в Самарканде. Я там работал по распределению, а она приехала к подруге отдыхать. Через три месяца уже поженились. Но переехали в Омск не сразу. Она еще училась в Москве заочно. Оттуда в итоге она перевелась в Самарканд и продолжила обучение там. Тогда было советское время, поэтому было очень сложно получить квартиру. К тому же у нас были проблемы с деньгами. И тогда теща предложила переехать к ним — в Марьяновку. Жена сама оттуда. Собственно, так я и сблизился с Омском.

— А в каких еще городах вы были? Запомнились ли вам их скульптуры и архитектура?

— Я был во многих городах и странах: в Риге, Барселоне, Дубае, Пекине, Анталии, на острове Крит. Я там отдыхал. Ну и где еще… в Юрмале. Там хорошие скульптуры в парковой зоне. В Латвии умеют делать декоративные вещи. В Москве и Санкт-Петербурге, безусловно, много красот. А за рубежом вообще скульптур почти нет. Не получается у них делать это, природного таланта нет. Я помню, как-то на Крите отправился на экскурсию. Гид рассказывал, что «вот здесь живет критский скульптор — молодой парень». Показали его работы… у меня нет слов, вообще не впечатляет. Даже наш омский скульптор-абстракционист Александр Капралов делает лучше. Он хороший композитор, у него какая-то идея есть. А то, что делают там, — совсем ни о чем.

— В 2016 году вы работали над памятником основателю Омска Ивану Бухгольцу. Каким вы его изобразили? Вас сильно расстроило то, что этот памятник так и не поставили в Омске?

— Для Омска я сделал бронзовый памятник Ивану Дмитриевичу Бухгольцу — изобразил его на коне. Его должны были установить к 300-летию города в 2016 году. Скульптура высотой пять с половиной метра. Я работал три месяца над эскизом и потом еще четыре — над конем (на шкафу у входа, кстати, стоит его маленькая копия. — Прим. ред.). За это ни копейки не дали. К этой теме с Бухгольцом возвращаются, но гипсовые формы уже давно выбросили, а куски бронзы переплавили. То есть всё надо начинать заново, а кто будет лепить… Я уже не смогу — боюсь с высоты упасть. Я тогда-то с коня два раза чуть не свалился — хорошо, что поймали. И да, меня очень расстроило, что эту скульптуру так и не поставили. Можно считать, это была мечта моей жизни. Я ведь с детства лепил коней. У меня было целых два чемодана маленьких коняшек. Разных! Они все были не похожи друг на друга. Жалко, что всё это пропало.

— А какая ваша самая большая гордость?

— Многими своими работами я горжусь. Например, Городовым. Он просто получился. Еще нравится Ангел в Парке Победы. На его золотой ленте я написал: «Ангел-хранитель города Омска». Об этом никто не знает, потому что надпись не видно. Хоть это памятник чернобыльцам, я его ставил с символичным посылом для Омска. Такие мысли я никому не высказывал. И сразу вспомнился такой случай: когда рабочие его уже ставили на постамент, на провода сел белый голубь. И все замерли. Это знак. Заметили все: рабочие, строители, начальники. Тишина. Голубь головой покрутил, посидел минуты две и резко улетел в сторону Иртыша. Это было изумительно! Кстати, скульптура ангела заняла по России второе место среди памятников на тему Чернобыльской АЭС. Мне даже медаль за это дали.

— Это и вправду какое-то волшебство. Точно символичная скульптура…

— А, и про Городового вспомнил. Когда я его уже заканчивал — бронзу чистил, полировал — приехал заказчик, но не мой. Он позвал своего скульптора (он делал Лермонтова… честно говоря, долго и неудачно), показал мое творение и сказал: «Если ты так не будешь работать, я тебя уволю!» — улыбается скульптор.

— А почему рядом с Городовым — собака? Это ваша скульптура?

— Собака рядом с Городовым не моя… Заказчик — Сергей Павлович Жериков — хозяин скульптуры. После того как творение поставили, он начал просить сделать его любимую собаку — овчарку. Два года с архитектором мы его отговаривали. «Если поставим овчарку, будет не городовой, а пограничник Карацупа!» — говорили ему. Вроде он передумал… Но потом так получилось, что сломалась ручка у шашки. И я пошел к нему со своим сварщиком делать. А оказалось, что заказчик уже кого-то нанял. В итоге сделали Городовому шашку и вместо овчарки — спаниеля, — недоволен Сергей Норышев.

— А какую скульптуру вы предложили бы еще Омску?

— Я бы лично предложил этому городу скульптуру коня. Вот даже в Омске был прецедент. Из-за урагана улетел «Шар Бухгольца». Это же знаковый случай — ставьте новое — коня, раз укатился прежний объект. А из чего этот памятник сделан… Там внутри большая твердая конструкция, а обтянута просто брезентом. То, что предлагал автор (я с ним был лично знаком) — полированный зеркальный шар из нержавейки с медными рельефными вставками. Проект был великолепный, но скульптор умер. И поэтому получилось то, что есть. Крепление слабое у конструкции, поэтому ветер дунул, и он покатился. Кстати говоря, в тот день я ехал в маршрутке через Ленинградский мост. Тогда подул очень сильный ветер и транспорт откинуло к краю моста… Еще чуть-чуть, и мы бы упали в Иртыш. Но водитель справился.

— Как считаете, вы уже оставили отпечаток в истории Омска?

— Конечно! Как говорится: «Пришел, увидел, наследил…» Мне нравится, что у меня заказали Степана. Лицо этого памятника я немного делал со своего деда. А, допустим, скульптура «Сибирячка с сыном», там у женщины — лицо моей тещи. Конечно же, не конкретно, а образно — как бы типаж. Если я не буду делать с кого-то родного, то работа не получится. Ну и про Степана: изначально похожую скульптуру сделали в Братиславе. Но там образ жителя столицы Словакии, который прятался от немцев во время войны в канализации. Он был проводящим с фонариком на каске. А у меня сантехник — это совсем другое. Потом подобные монументы стали делать по всей России, причем почти одинаковые. Потом Любочка возникла. Я сделал ее быстро, немного по фигуре своей дочери — шею с нее лепил. Она в мастерской рядышком сидела, а я работал. Дочка тогда еще была хрупкой девочкой. А что касается самой скульптуры, изначально она была немного другая. У нас же Сибирь, а у Любы — плечи голые, поэтому зимой на них лежит снег. Такой образ подойдет для южных регионов. А у нас это смотрится странно. Но в итоге заказчик сказал сделать такой, какой вы видите на улице Омска.

— У вас две дочери. А какой путь выбрали они?

— Старшая — визажист. Ездила даже на стажировку в Париж. В основном по женским стрижкам. А младшая до беременности хорошо зарабатывала, а потом ушла в декрет и потеряла работу. А сейчас на машине пиццу развозит. Больше никуда и не берут (кстати, на большом деревянном шкафу, на стене и на холодильнике висят фотографии внучки скульптора — Софы. — Прим. ред.).

— А вы над чем-то работаете сейчас?

— Работы последние четыре года нет. Помню, что помогал в 2018 году поставить трех казаков в Новокузнецке.

— Новокузнецк… Я оттуда родом. Видела этот памятник — большой, красивый.

— Почти всю скульптуру вылепил я, а меня в соавторы не взяли. Сабли, кольчугу, оружие, фигуру, руки — всё моя работа, кроме лодки и лиц, это делал сам автор — Вадим Гусев. У него еще напарник был, тоже Вадим зовут, он и говорил: «Давай возьмем его в соавторы, ты бы без Сереги ничего этого не сделал. В этой скульптуре — его характер». Но в итоге что есть, то есть...

— Мой заключительный вопрос будет про отдых: чем вы любите заниматься в свободное от работы время?

— Люблю кино смотреть. Сейчас уже не гуляю. У меня недавно был второй инсульт, поэтому болею. Теряю ориентир, так сказать.