«Баба дикая, на жену мою кидалась»: сельчане — о женщине, которую обвиняют в истязании мальчика

Дорога в пазике по трассе в сторону Одесского заняла около полутора часов. Я вышел из автобуса у села с милым названием Пришиб и потянулся. Предстоял ещё неблизкий путь — шесть километров по просёлочной дороге через поле, в котором мирно паслись овечки, а ветер бушевал такой, что впору было строить парусник на колёсах — домчал бы вмиг. Но мне повезло — по дороге неслась старенькая Toyota, в которой сидели два молодых казахских парня.

— Ситуация, конечно, дичь! Ославили так ославили себя и аул. Я вчера смотрел «Пусть говорят» с ними. Как можно было туда пойти? Это же позор такой! На всю Россию слава — я бью детей! Наверное, им хорошо денег насыпали... У меня жена училась с этой Гульмирой. Они даже немного общались потом. Но она неадекватная. Баба дикая. На жену мою беременную кидалась чуть не с ножом. Все слышали, что она детей бьет. Да у них там у всех кошек и собак хвосты откручены да обрезаны, — сказал один из парней, виляя по дороге.

Машина остановилась на перекрёстке, я попрощался и вылез. Toyota резко газанула и скрылась за поворотом. Парни из другого села. А я остался стоять на дороге около коня и коровьей лепёшки. Я был в ауле Коянбай, который привлёк к себе огромное внимание СМИ со всей России. На минувшей неделе стало известно о 1,5-годовалом мальчике, которого здесь связывали и мучили. Сначала в истязании ребёнка подозревали 25-летнюю подругу мамы мальчика — беременную многодетную мать Гульмиру Букенову. Но затем обвиняемой стала и сама мать ребёнка — 20-летняя Евгения Кабельская. Сейчас правоохранительные органы расследуют уголовное дело по статье «Истязание малолетнего». А я, корреспондент NGS55.RU Александр Зубов, решил поехать в аул и пообщаться с Гульмирой Букеновой, которую суд отправил под домашний арест в родной аул.

Аул Коянбай Таврического района совсем небольшой. Он состоит из двух улиц — Старой и Новой — и двух переулков — Короткого и Зелёного. Население аула — около 400 человек. Казалось бы, все должны всё знать друг про друга. Да ещё и живут в ауле только казахи, которые славятся своими связями. Я слышал от одного представителя этой национальности, что теория шести рукопожатий у казахов укладывается всего в три. Поэтому я был очень удивлён, когда начал общаться с жителями аула.

Первое, что бросается в глаза в ауле, — это кони. Они тут повсюду: во дворах, на перекрёстках и в лесочках. Стреноженные и гуляющие сами по себе, привязанные на улице или пасущиеся в поле. Кони стоят у крыльца дома или отдыхают в тени деревьев. На одного из таких коней я засмотрелся и привлёк внимание его хозяина.

— А вы чего фотографируете? Для газеты? — услышал я, а через пару минут уже гулял по двору бдительного жителя аула Николая, дом которого стоит неподалёку от жилья Гульмиры Букеновой.

Как признался Николай, он никогда бы не подумал, что по соседству с ним живёт женщина, которая может так издеваться над ребёнком.

— Я, когда узнал, сначала не поверил даже. Думал, что это неправда, розыгрыш какой-то. А потом вижу, что новости одна за одной про это. Ну понял, что серьезно, — объяснил Николай и сказал фразу, которую я услышал в ауле ещё около десятка раз. — А вообще, я её не знаю, она у себя живёт, я у себя. У меня хозяйство вон какое. Дружить некогда.

От Николая я сразу же решил направиться к дому Гульмиры Букеновой, потому что был уверен — о моём приезде ей уже кто-то сообщил. Двор её дома зарос сорняком, забора с задней стороны нет, стоит покосившийся деревянный туалет, на бельевой верёвке сушатся детские вещи. Я постучал в дверь. Из-за неё высунулся и тут же скрылся мальчик. Затем появилась сама Гульмира.

— Я никаких комментариев давать не буду. Я не буду с вами разговаривать, — сказала она через дверь и вернулась в дом.

Позже к ней пришла родственница с пакетом продуктов и подгузниками. Передачку принял кто-то из детей.

Ходили разговоры, что в семье Букеновой издеваются над животными — якобы кошке отрезали хвост, а собаку постоянно бьют. У дома женщины я увидел маленькую собаку, рядом с которой прыгала пара щенков. Размером они были уже почти с маму, хоть и родились около двух месяцев назад. Сука выполнила свой долг и честно полаяла на меня, но без злобы, для порядка. Я присел и подозвал собаку к себе. Она с явной опаской, но виляя хвостом, подошла и дала себя погладить. Под шеей у неё торчал непонятный комок, который я сперва принял за колтун, но оказалось, что это изгрызанный кусок шпагата. На шею собаки кто-то туго намотал верёвку и затянул петлю, шнур практически врос в кожу животного.

Отойдя от дома, я увидел спешащую по дороге пожилую женщину с клюкой. Я остановил её и спросил, знает ли она Гульмиру и что может про неё рассказать.

— Да ничего я про неё не знаю! Гулящая! Вот и всё! Дурная слава у неё! Сколько у неё уже этих мужиков!? Даже она сама не знает! Много! Домой к себе водит. Вот пойдите и у неё спросите. А я-то что? — злобно сказала женщина и пошла дальше по дороге.

За ней шла ещё одна жительница аула, которая при виде меня тут же натянула маску на лицо. Я задал ей тот же вопрос.

— А что вы у меня спрашиваете? Я про неё не знаю ничего! Вон идёт бабушка её, у неё и спросите! — сказала женщина и показала рукой на мою предыдущую собеседницу, которая вышла из дома Гульмиры с маленьким мальчиком.

Женщина завела мальчика в дом и закрылась. У ворот стояла оранжевая машина. Двор не особо отличался от двора Гульмиры, за исключением того, что в нём паслось множество гусей. Я постучался, но никто не открыл, поэтому я решил обойти крыльцо и постучаться в кухонное окно. В этот момент меня окрикнули сзади. Через задний двор, не огороженный никаким забором, шли две женщины и мужчина с пакетами, полными продуктов.

— Что нужно?

— Я хотел бы поговорить с родителями Гульмиры Букеновой.

— Нет. Ни с кем они говорить не будут. Им это не нужно.

На другой стороне улицы люди отвечали примерно одинаково — мы ведём хозяйство, они гуляют, ничего про них не знаем, в гости не ходим. Единственной, кто согласился поговорить, была Анара, которая живёт в доме напротив Гульмиры Букеновой.

— Пьянки, гулянки, разборки были, конечно. Но ничего серьезного. Девочка эта русская приехала сюда, и всё началось. Почему она приехала сюда, зачем — непонятно. У неё есть свои родители, родственники. У нас сейчас никто ни с кем не общается, в гости не ходит. Все сами по себе. Поэтому сложно что-то плохое сказать или хорошее. Ну, хорошее точно не могу сказать, — уточнила женщина.

Я продолжил свой путь по Коянбаю и отметил одну интересную вещь: у большинства жителей здесь нет заднего двора, где в русских сёлах обычно стоят сараи со скотиной. В ауле животные спокойно гуляют по всему двору, кони могут зайти чуть не на крыльцо, а у многих домов забор скорее условность, чем необходимость. Изгородь в ауле порой ставят только с трёх, а то и с одной стороны двора, перед входом с улицы.

Овцы, кони, телята и гуси спокойно пасутся везде, где только можно. В этом дворе никто не стал заморачиваться птицами из покрышек. Зачем, когда своих, живых — полон двор! Во время сильных порывов ветра гуси распускали крылья, будто представляя, что летят над землёй, а на всякого пришедшего они злобно шипели, вытянув вперёд голову на длинной шее. И, надо сказать, что в двор с собакой я бы зашёл, а вот с гусями бы призадумался.

— Я испытал шок! У меня слёзы были на глазах — как такое можно делать с маленькими детьми? Фото эти. Это же ужас! Так люди себя не ведут! Она мать? Она не мать! И вторая тоже хороша! Вот этого ягнёнка попробуй забрать у овцы, она и то будет биться, воевать, орать! Никакого инстинкта материнского! Девчонка эта русская недавно здесь появилась, она из соседнего совхоза. Никогда бы ничего такого не подумал. На людях они дружили. Никто не орал, не кричал. Не могу такого ничего сказать. Но дом неспокойный. Полиция бывала — как-то раз её брат соседям сено поджёг. Вот полиция приезжала, выясняла всё. Выпивали они, по ночам машины стояли, тусовки. Шумно, всё. Но им ничего не говорили, не хотели связываться, — рассказал Сабит, живущий по соседству с Гульмирой.

Мужчина признался, что видел мальчика, над которым издевались, всего один раз. Ребёнок сидел в коляске, и в его виде не было ничего необычного. Но это было, когда Евгения только переехала к подруге. После этого мальчика он не видел.

Сердце любого посёлка и аула — это не церковь, мечеть или, упаси господи, администрация. Сердце посёлка — это магазин. Именно тут собираются, копятся и передаются из уст в уста все сплетни про местных знаменитостей. Но и в магазине мне не смогли ничего рассказать. Продавщица заявила, что о Гульмире, которая родилась и выросла в Коянбае, она ничего не знает, а Евгению видела несколько раз. Русская девушка поначалу привлекала внимание в казахском посёлке, но потом к ней привыкли. По словам местных, она была кроткой, вежливой и скромной. Покупала в магазине продукты и сигареты, ни с кем не общалась и быстро уходила.

Если с магазином не вышло, то нужно отправиться в школу, решил я. Но и в школе меня не ждали — говорили через дверь и просили разрешение от Минобра. Рядом со школой я встретил женщину, которая, как и все, никого не видела и ничего не слышала, но согласилась поговорить.

— А у вас тут администрация есть или глава?

— Глава посёлка умер вот недавно. Нового нет пока. Есть депутат, но он в отъезде, да и не знает он ничего. И старейшина, 90 лет, но он в полном уме дедушка. Шайзада Мукушевич Мукушев. Может, вы с ним поговорите? Он про всех всё знает. Учителем работал.

Я решил, что это подходящий вариант. Тем более что рядом с магазином гуляла внучка Шайзады Мукушевича, которая охотно согласилась проводить меня к дедушке.

Я шёл по дороге через лес с конями и представлял себе старейшину казахского аула — гордая осанка, цветастый халат, сапоги, тюбетейка и длинная седая борода. В жилистых руках клюка, во взгляде из-под мохнатых бровей молнии. Но всё оказалось не совсем так. Бывший учитель Коянбайской школы Шайзада Мукушевич Мукушев был старейшиной скорее по возрасту, чем по званию, и никаких дел в ауле уже не решал. Он предупредил меня, что за руку у казахов здороваться и прощаться не принято, что стало для меня открытием, и вставил в ухо слуховой аппарат. Но и с ним общение не задалось — мужчина посчитал, что я из местной газеты и приехал сфотографировать заслуженного учителя. Я не стал переубеждать старика, посчитав, что ему не нужно знать, чем сейчас занимается молодёжь в его ауле, сделал фото, попрощался и ушёл.

Есть в Коянбае и мечеть, которая, судя по всему, появилась не так давно. Она была открыта, но внутри никого не оказалось. Муллу мечети я встретил в его дворе, где мужчина управлялся, стоя среди детей и гусей.

— То, что произошло, — это неправильно. Так себя нельзя вести. Это огромный шок для всех жителей, — сказал мулла коянбайской мечети Мурат, добавив уже знакомую мне формулу в духе «они отдельно, мы отдельно, никто никого не знает». Это из уст священнослужителя посёлка, в котором нет и полтысячи жителей, звучало весьма странно. Тем более что задний двор дома Гульмиры Букеновой отлично просматривался со двора муллы Мурата.

Проведя в посёлке несколько часов, я понял, что все всё знают, но ничего не говорят приезжему журналисту из Омска. Видимо, из аула, как и с Дона, выдачи нет. Местные рассказали мне, что Гульмира Букенова, родившаяся и живущая в ауле, вела тот образ жизни, который обычно привлекает к себе внимание соседей. Тем более в мусульманском посёлке должны были обращать внимание на мать-одиночку с тремя детьми, беременную четвёртым, ведущую свободный и шумный образ жизни.

Я думал, что так и уеду, ничего толком не узнав про семью Букеновых, но вдруг встретил бывшего директора местной школы Раису Мустахову. Услышав мой вопрос про истязания мальчика, женщина не смогла сдержать слёзы и пригласила меня в дом.

— Это же казахи. Они вам ничего не скажут. Жалко мне эту Женю, я не верю, что она била ребёнка. Начали валить всё на эту девочку, на Женю. Она должна была получить деньги по потере кормильца, вот они, наверное, её шантажировали. Это в их стиле. Моя дочка училась с её мамой. Семья жила трудно, бедно. Мама её работала на ферме, ей было не до детей. Дети были самостоятельные. Она была тихоней, и она не могла бить Женю. А у Букеновых это, наоборот, в порядке вещей. Они детям ничего не объясняют, никаких слов — сразу бьют! Они не понимают, что они детей к этому приучают, потом те идут в школу, а дети учителей не понимают, потому что учитель не бьет, а говорит. У детей ассоциация — мама, бабушка и дедушка могут меня побить. Семья такая. Мама Гульмиры вела образ жизни такой — по улице шла, пила пиво из полторашки, материлась вовсю. И детей так же воспитала. Эта не успела школу закончить, уже родила. Троих родила без мужа. Это же о чём-то говорит. Четвертым беременна сейчас. А почему? Потому что пять тысяч получает на них и на эти деньги живёт. На материнский капитал этот дом купила. Только она не понимает, что родить детей недостаточно, нужно ещё воспитывать, — рассказала женщина.

— Вся семья проблемная у них. Я помню, её брат приходил в школу. Весь грязный, пиджак грязный. Он вставал, сразу управляться, в сарай, а потом в школу. Мать за ним не смотрела. Мне их всегда жалко было. Но никто в ауле ничего не скажет. Семья такая… Завтра бабушка придёт, устроит мне скандал, материться будет. И им всё равно на то, что про них думают. Они в Москву поехали, а бабушка им говорит: «Хоть Москву увидите». То есть у них понимания вообще нет, что они что-то плохое сделали, что они опозорились на всю Россию, что аул опозорили. Из-за денег поехали. И детей так же воспитывают — мальчик схватил кота за шкирку и бросает в стену. Старший брат Гульмиры в школу пришёл — так за один день со всеми передрался. Учителя с ним работать не хотели. Но мы потихонечку с ним работали, он учиться хорошо начал, в Омск уехал. А у Гульмиры подруга такая же, тоже детей нарожала из-за пособий. Их начали пугать, что материнских прав лишат. А они не из-за детей боятся. Они боятся деньги потерять. Тут просто поймите, даже если кто-то что-то видел, никто тут ничего клепать не будет, не будет рассказывать, — сказала Раиса Мустахова.

Я попрощался с женщиной и вышел во двор. На «Каме», которая, судя по виду, была старейшиной всех аульских велосипедов, мимо ехал парень. Он увидел меня и крикнул: «Не пишите ничего плохого! У нас хороший аул! А они его опозорили!»

Поговорить с подругой Гульмиры тоже не удалось. Женщина вышла в окружении детей, но, увидев непрошеного гостя, загнала их домой. После этого она начала грозить мне всеми ведомствами от следкома до Пентагона и сулить жестокие кары и судебные процессы. При этом она постоянно кому-то звонила.

— Запомните — она мне не подруга! Больше не подруга! — сказала женщина.

Из аула я уходил уже вечером, людей на улицах почти не было, но во дворах кипела работа. Кто-то кормил птиц и коней, кто-то копал картошку или кидал сено. Шипели гуси, мычали коровы, с какого-то двора громко лаял пёс. Чабан погнал стадо овец через дорогу в поле, и они шли через него, как железнодорожный состав через переезд, на котором терпеливо ожидали две машины. Жизнь текла своим чередом, и наверняка скоро здесь забудут, что по соседству живёт женщина, которая мучила полуторагодовалого ребёнка. Да и из аула выдачи нет. В этом я убедился лично.

У аула меня согласились подвезти двое мужчин на пикапе.

— Вот вы всё пишете и пишете про это. А зачем? Моему информационному полю это не нужно. Я не хочу про этот ужас знать. Раньше цензура была. Не писали, что было, а писали, как надо! И все жили хорошо. Никто не знал про эти изнасилования, про избиения. И это правильно! А то, что детей бьют, — так можно по-разному бить. Я своих тоже поколачиваю, что, меня теперь тоже садить? И управляются они у меня с детства! Не бью их, конечно, но подзатыльник дать могу или по заднице. А когда детей много, так по-другому вообще никак! Иначе они неуправляемые! Каждый по слову скажет, а уже песня, — начал один из мужчин.

Его товарищ с ним не согласился, уточнив, что его никогда не били и он сам тоже не бьет детей, и всё при этом хорошо. Правда, потом мужчина неожиданно добавил, что иногда детей бить всё-таки стоит, а ему самому иногда этого даже не хватало. Так, в разговоре о педагогических и семейных ценностях, я добрался до трассы. Осталось только дождаться попутку на Омск.