«Мы не боги, а обычные врачи»: четыре откровенных рассказа омских врачей о своих первых умерших пациентах

«Вы спасли мне жизнь», — магическая фраза, которая способна согреть душу едва ли не каждому врачу. Таков уж его профессиональный долг: найти подход к человеку, а затем использовать все свои навыки для того, чтобы избавить его от болезни и поставить на ноги. Но бывает и по-другому. Смерть пациента. Может ли врач быть готов к этому? Как пережить гибель человека? Чтобы ответить на эти вопросы, NGS55.RU поговорил с тремя опытными сердечно-сосудистыми хирургами Областной клинической больницы и врачом-кардиологом Западно-Сибирского медицинского центра ФМБА. Они рассказали о том, как впервые столкнулись со смертью своих подопечных. Далее их истории — от первого лица.

Сергей Мендило, сердечно-сосудистый кардиохирург, 40 лет

— Я считаю, что этой смерти не должно было случиться. Моя пациентка с ишемической болезнью сердца погибла после аортокоронарного шунтирования. Было ей, насколько помню, 67–68 лет. Женщину мы интенсивно лечили в реанимации: подключали все методы, которые только можно было. В ночь после операции я не находил себе места. Старался сделать для пациентки всё, чтобы она выжила. Но, к сожалению, женщина прожила несколько дней и погибла. Сердце почему-то не справилось. Не победили болезнь.

Случай этот не был экстренным. Но при таком атеросклерозе, как был у нее, плановые больные сродни экстренным. Ситуация может измениться в часы. Из-за одного эпизода, будь он связан с лечением или эмоциональным фоном человека, стенокардия переходит в нестабильную. И тогда у хирурга уже нет времени на раздумья. Действовать он должен очень быстро. Спровоцировать приступ может всё что угодно, у пациента может развиться инфаркт. Но в нашем случае женщина была стабильной. Она согласилась на операцию. Технически всё прошло хорошо. Мы закончили вмешательство и перевезли ее в реанимацию. Может, какие-то события последовали в послеоперационном периоде. Однозначно уже не скажешь, что пошло не так.

У этой женщины детей не было, только внучка. Она звонила и переживала за бабушку. Спрашивала, как может поучаствовать в лечении. Мы обсуждали с ней эти моменты. Я вообще стараюсь беседовать с пациентами до операции, рассказываю им всё в деталях. Надо, чтобы они знали, на что дают согласие. Но зачастую с родственниками разговариваю больше: объясняю им, что возможен разный исход. И они понимают, что могут потерять близкого.

И всё равно смерть этой пациентки тогда повергла меня в шок. Меня просто выбило из строя. Такого результата я не ожидал. Понимаю ведь, что должен делать для пациента всё самое лучшее. Мы детально и не раз разбирали эту ситуацию с заведующим и коллегами. Валерий Николаевич (Цеханович, заведующий отделением кардиохирургии в ОКБ. — Прим. ред.) сказал, что в данном случае не видит моей вины в гибели больной и мне нужно продолжать оперировать. Но я всё равно взял паузу на неделю или две. Я не был готов вернуться. Потом начал ходить в операционную ассистентом. Не помню, как дальше сложились обстоятельства, но постепенно я вернулся в строй. Наверное, у каждого хирурга есть личная история с ишемической болезнью сердца. Это абсолютно непредсказуемая вещь. Очень рискованная группа пациентов. Был эпизод, когда люди вообще не поправлялись: имели летальные осложнения. Хотя оперировали их опытнейшие хирурги, с хорошо поставленной рукой и грамотным видением ситуации.

Подобное случается редко, и это морально тяжело пережить — опускаются руки. Представьте, когда ты с намерением помочь пациенту теряешь его? Единственный выход у нас, хирургов, — отвлечься при помощи работы в операционной. Когда много дополнительной работы, мысли об утерянном больном заглушаются. Операционная лечит хирурга от душевных травм. Я вам точно скажу: любой кардиохирург, по крайней мере нашего отделения, очень сильно переживает за своего пациента. Невероятно сильно. Просто об этом не всегда говорят. Обычно держат в себе.

Прошло уже около года, а это воспоминание по-прежнему лежит на мне тяжелым грузом. Десятки раз я задавал себе вопрос: если бы у меня была возможность отмотать время назад и что-то сделать по-другому, поступил бы я как-то иначе? И однозначно себе отвечаю — нет. Я сделал бы всё точно так же.

Михаил Лепилин, сердечно-сосудистый хирург, 30 лет

— Моим первым умершим был экстренный пациент, мужчина около 65 лет, с ишемической болезнью сердца. Он поступил с диагнозом «острый коронарный синдром». У мужчины было выраженное поражение главного сосуда сердца — ствола левой коронарной артерии. Стеноз — более 90%. Чтобы вы понимали: если еще чуть-чуть бляшка разорвется, пациент автоматически погибает. Обычно в таких ситуациях делают стентирование, но мужчине нельзя было выполнять малоинвазивную операцию. Мы взяли его. Проблема была в том, что пациент уже находился в инфаркте: мышца частично умерла.

В таких операциях летальность может достигать в каждом третьем случае. Сначала у нас всё прошло штатно и быстро — никаких проблем. Но через 6 часов, когда пациент был готов к самостоятельному дыханию, произошла внезапная остановка сердца. Как обычно пациенты уходят? Допустим, снижается сердечная функция, затем снижаются функции внутренних органов — почек, печени и так далее. Всё постепенно. Тут же это произошло внезапно. Это настоящее осложнение острого инфаркта. Мужчина умер в реанимации.

Мы не боги, а обычные врачи. Если пациент экстренный, ты осознаешь, что это возможный исход и без операции он явно бы не выжил: просто мог умереть в любой момент. Приходили мысли о том, что, может, не нужно было его оперировать, а выждать месяц, но если человеку есть шанс помочь и без нашей помощи он не справится, то мы его, конечно, возьмем. Есть шансы? Надо помогать. Мы шли на это, понимая, что можем ему помочь, можем продлить его жизнь. Но, к сожалению, получилось так, что изменения в его сердце были необратимы. Это мой первый и пока единственный случай летального исхода. Когда ты молод, у тебя куча амбиций, ты хочешь спасти всех, и я в этом смысле не исключение.

Всё это в итоге обернулось большим стрессом. К смерти пациента нельзя подготовиться. Настоящее потрясение. Первая мысль и реакция: возможно, я что-то сделал не так. В нашем коллективе все кардиохирурги зрелые, все берут ответственность на себя.

В такие моменты начинаешь думать, а надо ли вообще дальше этим заниматься? Но семья и старшие коллеги нашли правильные слова. Меня все поддержали. Принято так, что первые операции ты делаешь под наблюдением коллег с 20–30-летним опытом. На том пациенте мне ассистировал старший хирург. Он знал, что мы всё сделали правильно.

С каждым ушедшим пациентом уходит и часть хирурга. Я думаю, люди, кто привыкли и не переживают из-за этого, наверное, выгорели и им пора уходить из профессии, но и избежать этого не получится. У кого-то таких случаев больше, у кого-то меньше. Но статистика в итоге всё выравняет. Чем больше ты будешь оперировать, тем больше ты будешь брать на себя ответственности в плане сложных пациентов. Соответственно, смертей будет больше. Поэтому я почти сразу же вернулся к работе. Кажется, через день я уже оперировал следующего пациента. Но здесь у всех по-разному: кому-то нужна пауза, чтобы что-то переосмыслить. Я выбрал быстрее вернуться в работу. Прошло три года, у меня было много пациентов, но этот случай и этого человека я запомнил навсегда. Его звали Сергей.

Артем Желтоногов, сердечно-сосудистый хирург, 39 лет

— Поступил к нам мужчина лет 60–65. Я знаю, что он работал в ГАИ и рано ушел на пенсию. У него была ишемическая болезнь сердца, буллезная болезнь легких и тяжелый ХОБЛ — хроническая обструктивная болезнь легких. Конечно, он лечился. Принимал препараты, которые ему назначали кардиологи. Однако мужчина испытывал боли при минимальных нагрузках. Шел он с высоким риском летального исхода. Мы сделали ему коронарографию и выявили сосудистые поражения. Коллегиально решили, что необходимо делать операцию. Проводили коронарное шунтирование. По времени получилось стандартно — около 3 часов.

После операции мы перевели его в общую реанимацию. Первое время всё было неплохо. Но затем у него возникло осложнение — пневмоторакс. Мы очень старались, делали всё возможное, чтобы улучшить его состояние. Я очень надеялся, что всё будет хорошо. Но пациент угасал и через неделю умер. Мы сделали всё, что могли. Не получилось.

Стресс я испытал, конечно, сильный. Коллеги успокаивали, что все через это проходят, но у меня пропало даже желание оперировать дальше и вообще работать в медицине. Когда с пациентом происходит подобное, хочется всё бросить и найти себя в другом месте. Присутствовало чувство вины, искал в себе причины произошедшего. Ты вроде понимаешь, что по мировой статистике люди умирают, но умирают они не просто так. Если человек скончался после операции, ты воспринимаешь это по-другому. И чувство вины есть. Привыкнуть к этому невозможно и переносить смерти пациентов по-прежнему тяжело. Все люди хотят жить и надеются на лучшее.

Кто-то психологически к летальным случаям спокойно относится. Для кого-то это вообще не проблема. Если человек идет в медицинский университет, он должен понимать, что люди смертны. Все умирают, и мы умрем. Это вопрос времени. Я думаю, что отношение хирурга к смерти пациента во многом зависит от его характера. Мне кажется, он должен быть жестким. Я знаю случаи среди коллег, которые бросали медицину из-за того, что очень трудно. Кто жестче, тому легче, кто мягче, тому, соответственно, тяжелее.

В подавляющем большинстве пациенты, с которыми мы имеем дело, поступают с ишемической болезнью сердца — их 60–70%. Реже это люди с приобретенными или врожденными пороками. И бывает так, что смерть человека не от нас зависит.

Иван Мазур, врач-кардиолог, 28 лет

— В университете преподаватели из числа докторов нам всегда говорили, что рано или поздно у каждого будет свое кладбище. Я старался не думать об этом. Первая смерть приходит внезапно. Второй год ординатуры. Совершенно обычный рабочий день. Я дежурил. Выходил в приемник принимать поступающих. Приехала женщина, 73 года.

Препараты, прописанные врачом, ранее она не принимала. В течение последних трех недель ей становилось всё хуже. Делаем ЭКГ — мерцательная аритмия. Назначаем лечение, отправляем ее в отделение. По дежурству вечером иду ее смотреть. Женщине становится чуть лучше.

Через время повторный вызов. Если и были в моей жизни страшные звуки, то самым жутким из них будет хрип и бульканье жидкости в легких, эхом разносящиеся по ночному коридору метрах в 30 от палаты. Первый ступор от увиденного накрывает мгновенно. Сестра оперативно приводит в чувство, пока я собираю мысли в кучу, прокручивая последовательность действий. Дальше по алгоритму: кислород, обезболивание, мочегонные, антиаритмики, вызов реаниматолога. По ЭКГ частота сердечных сокращений — 190 в минуту. Женщина не может лежать, задыхается, кричит от боли, молит о помощи, хрипы режут уши сильнее монеты по стеклу. Ощущение, что она скоро захлебнется. С реаниматологом переводим ее в реанимацию. Состояние крайне тяжелое. С каждым судорожным вдохом она лишь просит, чтобы ее не бросили, а ты кожей чувствуешь, как жизнь покидает тело. Мимолетом беру за руку, глажу, собирая всю дрожь в голосе, чтобы она не чувствовала мой страх. Повторяю, как заведенный: «Моя хорошая, пожалуйста, прошу, потерпи немного, сейчас всё пройдёт». Говоришь это, понимая, что врешь, хотя вкладываешь всю душу, всю искренность в надежде на обратное. Делаем повторное ЭКГ, видим фибрилляцию желудочков. Проводим дефибрилляцию. Асистолия — сердце не запускается. Начинаем проводить сердечно-легочную реанимацию. Но всё тщетно. Она постепенно умирает.

Об усталости в этот момент нет и речи. Устал — значит сдался. Да, страшно. Понимание неотвратного долбит тебя изнутри. С каждой вентиляцией легких ее глаза только стекленеют. Раз за разом повторяешь реанимационные действия, пока тебя не останавливают коллеги.

В первую очередь тебя накрывает вина. Сидишь в маленькой каморке, где врачи переодеваются, на полу, плачешь и думаешь, что тебе надо забирать документы из ординатуры. Выплачивать неустойку за обучение. Уходить из профессии.

Первыми на помощь тут всегда приходят коллеги. Они через это уже проходили, они всё понимают. Я ни разу не встречал критики по своим действиям. Тебя утешают, но ты не веришь.

Уже дома я надолго замкнулся в себе. Срывался на родных, которые задавали глупые вопросы, искренне пытаясь помочь. Я пил. Много пил. Просто чтобы заснуть. Чтобы уже утром снова пойти на работу, улыбнуться следующему пациенту и все-таки говорить об их состоянии. Я ходил к психологу, он тоже мне очень помог. Он как раз помог переключиться, вывел из состояния истерики.

Время лечит. Со временем ты отходишь, тут главное — найти какую-то отдушину. Надо переключаться, отпускать ситуацию. Все умирают. И рано или поздно ты начинаешь работать дальше. Переключаешься на других пациентов, помогаешь им и себе самому вновь становится лучше. Это, как бы, как кусок души, сердца из тебя вынули, как бы пафосно это ни звучало, и эта пустота заполняется уже помощью следующим пациентам. Но рубец все-таки остаётся.

— Существует в принципе экзистенциальная проблематика — отношение к смерти. Врачи в силу своей профессиональной деятельности очень близки к ней. Важно, чтобы доктор мог лично принять смерть, в том числе и свою собственную. Это сложно. Нельзя пережить чью-либо гибель, если еще не разобрался сам с собой. И в таком случае работа психолога направлена на то, чтобы врач осмысливал самого себя, свое отношение к жизни и смерти, профессиональную и жизненную позицию. Это процесс постепенно формирует и профессиональное отношение к гибели пациента.

Кроме того, пациенты, за которых несут ответственность врачи, могут умирать. Здесь очень важно признать, что все мы люди, а не боги. Каким бы профессионалом не был человек, он не может всё. В определенный момент могут возникнуть обстоятельства, которые сильнее нас. Всегда существуют границы наших возможностей, наших профессиональных знаний и умений. Те же личностные границы — в том смысле, что нельзя заставить пациента бороться за жизнь, каким бы прекрасным доктор ни был.

Нужно понимать, что врачи несут профессиональную ответственность, в том числе и уголовную, за жизнь своего пациента. Наверное, это накладывает свой отпечаток и отчасти является причиной, почему у медиков случается выгорание.

Есть известная поговорка: «Делай, что должен, и будь, что будет». Но в этом и есть конфликтный момент в работе доктора, желающего спасти всех. Он должен продолжать делать для пациента всё возможное, но при этом осознавать, что исход может быть любым и не всё зависит от него.