Каждая несчастливая семья несчастлива по-своему: истории из секретной социальной гостиницы в Омске

От чего только сюда не сбегают. От пьяных мужей, нищеты, безысходности, от бога и чёрта... Поэтому, кстати, местоположение учреждения стараются не афишировать в массах — прямо как Бойцовский клуб. А мы решили рассказать — и о гостинице, и о людях, которые проживут здесь ближайшие два месяца.

Ожидания, к счастью, оправдываются не всегда. Как у нас должно выглядеть бюджетное учреждение, где временно живут не самые, прямо скажем, благополучные слои? Ну, такое, где, официальным языком говоря, «оказывают помощь семьям, попавшим в трудную жизненную ситуацию». Правильно, голубая или кремовая краска, в несколько слоёв покрывающая всё, на что кисть легла. Продранный линолеум на самых натоптанных траекториях. И характерный запах, конечно, который ещё можно назвать запахом бедности. Но здесь всё по-другому.

— Социальный центр работает с 1994 года. Здесь объединяются несколько направлений. Социальная гостиница для семей, нуждающихся в помощи, кризисный центр, телефон доверия… Основное и единственное требование — семья попала в трудную жизненную ситуацию. Отсутствие денег, крыши над головой, конфликты в семье. Причина этой ситуации для нас не принципиальна. У нас иногда живут и полные семьи — либо супруги потеряли работу, либо их неожиданно попросили выехать из съёмной квартиры, — рассказывает Светлана Андреева, руководитель учреждения.

Но чаще, конечно, сюда заселяются женщины. Или, скажем, выпускники детских домов, не получившие или успевшие потерять жильё. У каждого постояльца есть два месяца, чтобы найти выход. На протяжении этого времени его будут обеспечивать медицинской и психологической помощью, питанием и крышей над головой. Только вот многие вопросы часто уже невозможно решить.

— Только я не хочу рассказывать, за что сидела. Это слишком личное. А в остальном — ситуация обычная для России. В сентябре мы приехали в Омск из Забайкальского края. Собственно, я приехала сюда за мужчиной — познакомились в местах лишения свободы. Но не сложилось, и получилось так, что мы здесь остались без работы и без жилья, в подвешенном состоянии.

Денег мешками у меня нет. В блатном мире я не состою. И деловой женщины из меня не получилось. Сначала снимали комнату. Сейчас у нас единственный доход — пенсия моего сына по потере кормильца. Шесть тысяч мы отдавали за комнату, на две оставшиеся попытались прожить — это нереально. Видимо, мой сын хотел другую маму и другую жизнь, но не получилось.

Ему шестнадцать лет — очень сложный возраст. Далеко не дурак, но нет никаких границ. Я отсутствовала в его жизни с его семи до пятнадцати лет, то есть получила взрослого молодого человека со своими взглядами. Его папа давно умер. Ребёнок воспитывался у бабушки, она его баловала очень сильно. А я не имею никакого влияния — как мать для него не существую.

Обида на меня? Тут психологам надо разбираться. Я не могу сказать, что у него в голове. Он закрылся, с ним очень сложно найти общий язык. Нет, называет мамой, но всё его поведение говорит о том, что я обслуживающий персонал.

Нет, не наркотики, не алкоголь, слава богу. Но учиться он не хочет, заниматься спортом не хочет, интереса к жизни никакого. Интернет-зависимость — полночи в интернете сидит. Отобрать телефон нет никакой возможности — говорит, что подаст на меня в суд...

Ни одна школа не принимала. Нам очень помогли в департаменте образования — устроили в интернат. В первый же день он подрался — нормально так, с милицией, с больницей. Там мальчик лидировал, всех пугал, а мой ребёнок встал на свою защиту. На мальчика мы подали в суд, потому что сын нормально получил. А сейчас я добиваюсь того, чтобы ребёнок попал в коллектив таких же, как он — хотя бы на полгода в детский дом. Чтобы понял — каково жить вне семьи. Что такое самообслуживание и ответственность. Не знаю, поможет или нет, но очень на это надеюсь. Люди мне сразу же начинают в глаза кричать: «Никто ему не даст квартиру, а вы всё из-за этого делаете!». Не понимают, что ребёнок за первую четверть не аттестован... Во всяких кабинетах ручками разводят: «Отрабатывайте свою карму».

Обошла все инстанции. Помогли найти эту гостиницу. Здешняя администрация нам, конечно, очень помогла — но это же временно. Крыша над головой, продукты нам выдали, помогают решить проблемы… В Забайкалье нас тоже ничего в принципе не ждёт — край вообще разрушается. Я прописана в посёлке, который уже двадцать лет не существует. Кто-то получил жильё, кто-то денежную компенсацию, а у нас никак не получается, и никому нет дела до этого. Получается, люди выброшенные.

Сейчас встану на биржу, попробую профессию дополнительную приобрести. В заключении я приобрела образование швеи. Но это не вариант — все хорошие рабочие места заняты. Естественно, судимость — очень большая проблема. И устроиться на работу можно только по знакомству. В Иркутске полтора года после моего освобождения мы по большей части перебивались случайными неофициальными заработками.

За семь лет все ошибки признаются. Урок был серьёзнейший. Но главная моя проблема — я не могу дать образование ребёнку. Не знаю ещё, в какие инстанции подаваться, но нельзя людей так выкидывать. Да, я человек, который оступился в жизни. Но, тем не менее, я не спилась, не скололась, не бомжую и не собираю мужиков. В общем, я очень сильно стараюсь, чтобы мой ребёнок не прошёл мой жизненный путь. Я не хочу, чтобы он повторил мои ошибки.

Я почему и пошла на это интервью, чтобы, может, какие-то люди знающие… Может у кого-то душа мягче, чем у большинства. Может быть, кто-то чем-то поможет.

***

По словам руководителя, это учреждение — калейдоскоп судеб. В большей степени, конечно, женских. Например, одна из постоялиц не удосужилась за 14 лет жизни сына оформить ему документы — и это совсем не о том ребёнке, которого цыгане украли в младенчестве. Более того, у парня обнаружились и серьёзные ментальные проблемы — он не мог сосчитать до двух, не обладал даже простейшими житейскими навыками.

Нет, дело было не в наплевательском отношении. Женщина хотела таким образом уйти от проблемы — болезни своего ребёнка. Она не могла её принять и упахивалась на работе. Но в гостинице не судят: ребёнку сделали документы и, насколько это возможно, занялись его здоровьем.

— Мы её зовём Солнышком. Когда мама недовольна, Галей. Потенциал есть, но у неё двенадцать диагнозов — задержка психомоторного развития, гидроцефалия, эпилепсия… В городе нет специалистов, которые нам нужны.

Я здесь уже второй раз. Не сказать, чтобы была раньше успешная — но с первым мужем уезжали в Германию. Потом разошлись, я вернулась с сыном в Москву, затем — в Марьяновский район. В своё время я купила дом под материнский капитал на станции Пикетное, но работы там нет. Продать не получилось: опека не пошла навстречу, не дала купить жильё потому, что большую площадь нельзя поменять на комнатёнку. Шесть лет назад сын ушёл в армию, а я уехала с дочкой в Омск. Этой весной мой дом завалился. Я была в шоке — ничего не предвещало...

Женщине одной тяжело, в Омске сошлась с мужчиной. Вроде не пил, потом начал. Я забеременела, но скрывала это до последнего. Родилась Солнышко. Сейчас мы боремся за её права, чтобы ребёнок получал алименты. Ребёнок очень трудный, хотя с виду так не кажется. Я пыталась устроиться в общежитие — мне сказали: «Мы знаем, что ты не пьёшь, но знаем, как твой ребёнок кричит по ночам и плачет. Мы тебя не возьмём». Ей выписывают препараты из-за неконтролируемой агрессии. Не выносит общества. И я из-за Солнышка… Знаете, срываешься и слетаешь с катушек. Здесь девятиэтажки — я нашла пожарную лестницу и хотела сброситься. Не сбросилась — для меня этот ребёнок очень дорог. А кому нужны мои дети? Никому. Даже инвалидности для Солнышка добивалась через прокуратуру.

Нет, я своих родных не осуждаю. Ну, чем мне может помочь семидесятилетняя мама? Сын сам встал на ноги, взял девочку с ребёнком, работает на трёх работах. С отцом в Германию ехать не захотел. Он не пьёт, чем очень горжусь. Вот звонил — курить бросил. Нет, за сына я спокойна. За них (кивает на дочь — Прим. ред.) нет.

Сейчас я очень хочу работать. Эта стирка, варка и уборка заедают женщину. Мне 46 лет, но я хочу себя реализовать хоть в чём-то. Я с деревенской семьи, старшая, выучилась в училище на швею. До Германии отработала семь лет на телевизионном заводе. Девочки с моей деревни ездят сюда, простите за выражение, по церквям, берут вещи. Я так не могу. Я прошла весь путь мамы-одиночки — с первой дочей, со второй… У меня всегда была мечта открыть благотворительный фонд. А сейчас упадок сил или что…

Что дальше? А дальше, извиняюсь за выражение, методом тыка — куда кривая выведет. Мне психолог сказал, что у меня бульдожья хватка. А мне приходится быть бульдогом.

Ребёнку врачей не могу найти — это раз. У второго ребёнка падает зрение, уже минус четыре — это два. Отличница в школе, успешная девочка, она помогает мне с Солнышком. И не знаешь — то ли одну дочку спасать, то ли другую. В таких случаях женщины спиваются, а я держусь.

Я вас прошу о помощи — не просто так взять интервью... Наш руководитель, юрист борются за нас, чтобы записаться к министру здравоохранения на приём.

***

Во время написания материала сотрудники центра рассказали о том, что уже связались с минздравом — часть вопросов решена. А на следующей неделе к Солнышку обещает приехать паллиативная служба благотворительного центра «Радуга».

Случаи бывают разные, поэтому в центре работают психологи и специалисты по социальной работе. Есть и семейная терапия.

— Сейчас у нас участились случаи жестокого обращения в семье. Причем как между супругами, так и по отношению к детям. Иногда они это сами признают и обращаются к нашим психологам. К сожалению, у меня есть несколько таких случаев, когда приходят и говорят: я бью своего ребёнка. Ничего не могу с собой сделать. В одном случае мы поместили ребёнка в социальный реабилитационный центр, — рассказывает Светлана Андреева.

— Однажды отцу нужны были деньги на выпивку, и они с сожительницей решили меня продать. Положить под другого мужчину. Я вырвалась, убежала и больше туда не приходила. Мой муж в то время сидел.

Потом отец умер, у меня появилось жильё и я встретила Сергея. Красавец-мужчина, обходительный, высокий, широкоплечий. Мой типаж. Начали жить вместе, я через какое-то время родила девочку, потом мальчика. Проблемы начались, когда вышел на свободу мой первый муж: Сергей стал ревновать. Однажды за месяц он избил меня три раза. Каждый раз после этого он что-нибудь покупал, пытаясь загладить свою вину. А потом начал насиловать. Делал это по ночам, когда спали дети. Чтобы не будить их, надевал мне на голову мусорный пакет.

В один прекрасный день я поняла, что забеременела. Решила делать аборт — не хотела ребёнка от насильника. Он настроил детей против меня, а ещё предупредил — если решусь, убьёт. После очередного скандала он в лифте ударил меня в низ живота. Я пролежала пластом две недели. Пошла в больницу — нашли гематому на шейке матки. Делать аборт было уже поздно. Ребёнок умер через несколько дней после рождения. Я начала очень сильно заикаться, потом вообще перестала разговаривать, ком стоял в горле. Перед похоронами, чтобы успокоить нервы, Сергей меня насиловал — до такой степени, что сломал кресло. Упрекал меня в том, что я виновата в смерти ребёнка.

Я обращалась в полицию и заявления не забирала. Ходила в прокуратуру — но слышала в ответ, что у меня самой пора детей забирать. Опека меня вызывали два раза. Но хожу-то на эти комиссии я, не он. Нет, иногда мне хватало сил на то, чтобы пытаться его выгонять. Он иногда ночевал в подъезде с одной целью — чтобы я пустила его в квартиру.

Он имел надо мной власть. Орёт, глаза бешеные, слюна брызжет. Люди проходят, и никто не может заступиться. Я жертва, готовая. Изнасилованиями и битьём довёл меня до такого состояния: скажет — делай, я шла и делала. Хоть из окна выпрыгнуть. Но людей это не волновало: однажды в автобусе он достал канцелярский нож и начал водить им у меня перед лицом. И никто за меня не заступился.

Он меня преследовал. Однажды у него из графика выпало два часа. Поймал у подъезда: «Где была?». Я не выдержала и говорю: «Да, именно там. За мной приехали и увезли. Я что, не женщина?». У него случился сердечный приступ. Две недели, которые он пролежал в больнице, была тишина, было хорошо. А потом началось снова, и этому конца и края не было. Со временем у него появилась розовая справочка — об учёте в психиатрической больнице. Но мне это никак не помогало — до того, как сама не обратилась к психологу.

Мне бы три месяца назад сказали, что это прекратится — я бы не поверила. Что я выйду из квартиры, не позвонив перед этим соседям и не попросив глянуть — стоит ли он под моей дверью. Что не буду постоянно оглядываться. В «Одноклассниках» зашла в группу омских мамочек, спросила, как быть, когда муж — садист. Мне посоветовали нескольких психологов.

Первый не помог. Но, когда обратилась уже в этот центр, буквально за несколько сеансов у меня мир перевернулся. Комок в горле ещё стоит — но раньше я вообще ничего рассказать не смогла бы, только плакала. Уже петь начала. Ещё не распелась, время нужно… Я стала видеть человеческие сны. За три месяца уже появились новые друзья, новые знакомые и увлечения. Я хочу познавать новое! Я хочу-у! Я начала жить, честное слово. Я начала видеть цвета. Не знаю, понимаете или нет — фиолетовый, зелёный, синий, голубой, жёлтый… Не знаю, как это объяснить.

Вот, на прошлой неделе делала в подъезде ремонт с соседкой. В ведре эмалированном, оббитом, вода. Он из лифта выходит, берёт ведро — пусти меня в квартиру, воду вылью. Я вдохнула, и на выдохе как прооралась… У него вот такие глаза были! В итоге ушёл вниз воду выливать, вы представляете! Я отстояла себя! Нет, это ещё не конец, наверное... Но я уже перестала быть жертвой.

Отец тоже бил мою мать. Но ей некуда было идти, а у меня своя квартира. Пять лет потратила на этого человека. А сколько я так бы жила, если бы к своему психологу не попала? А если бы я пять лет назад о нём узнала? Как бы моя жизнь сложилась?

***

Эта история зашла, конечно, далеко. Как рассказал психолог учреждения, помимо сильного страха Натальей руководил ещё и… стыд. Она пыталась нести свой крест перед соседями — почему люди должны страдать от каждодневных концертов психбольного в подъезде? Её ведь, вроде как, психбольной. А он нашёл себе жертву, которая его полностью удовлетворяла. И, естественно, всеми силами пытался сохранить это её состояние.

Ещё один момент: в отличие от сожителя, который действительно стоит на учёте в психбольнице, замученная женщина выглядела, прямо скажем, маргинально. Она ничего не могла по-человечески объяснить — в том числе и сотрудникам полиции и прокуратуры. Несла, по-другому не скажешь, нечто бессвязное и истеричное, отчего её принимали за обыкновенную алкоголичку. И отправляли: вы, гражданка, со своими семейными проблемами сами разбирайтесь, не мешайте работать. Потому история и зашла так далеко. А его, что важно, отпугнул не только отпор: став сильнее, женщина просто перестала быть для него интересной.

***

— Иногда люди получают от государства максимум поддержки, но не могут её правильно использовать. Двери нашего центра открыты — и было бы здорово, если бы к нам обращались на ранних стадиях, когда сложную ситуацию проще исправить. Если мы видим потенциал семьи, мы за неё боремся, — подвела черту Светлана Андреева.

Человек, как известно, кузнец своего счастья — и несчастья тоже. Каждая из историй клиентов центра этот тезис иллюстрирует. Поэтому одних жильцов гостиницы жалко, других — не очень… Но последнее, что хочется делать, оказавшись в этих стенах — кого-то за что-то судить.