О чём молчит «Развязка». История закрытой 23 года назад ж/д станции

В конце каждого года принято подводить итоги. Весь 2019-й мы искали интересных героев и рассказывали вам о том, чем они живут. В новогодние праздники редакция NGS55.RU решила опубликовать десять лучших статей года, написанных нашими корреспондентами. Ежедневно, с 31 декабря по 9 января, на сайте будет выходить один из этих материалов. В каждый из них мы вложили свои силы и знания, чтобы поближе познакомить вас с теми, кто живёт бок о бок с нами, и хранит свою историю.

Ветер в лицо, мы поднимаемся по гравийной насыпи разобранного участка ж/д дороги. Больше двадцати лет здесь не слышно скрежета колёс. Только искорёженные ураганом остовы столбов напоминают о былой истории этой эстакады.

День катится к закату. Мы наконец нашли потерявшуюся между полигоном промотходов и химическими теплицами «Развязку». Но вместе с забытой станцией мы нашли что-то большее.

20 километров пути

Мы начали свой путь с платформы станции Левобережная, расположенной за ТЭЦ-5 и названной по берегу реки Оми. Впереди нас ждали более двадцати километров некогда оживлённого маршрута. Обещанный МЧС штормовой ветер радостно подгонял хмурящиеся тучи, унося их на город.

— С первого пути отправляется поезд. Будьте осторожны, — оглушил нас голос мегафона, едва мы спустились с перрона Левобережной.

«Поезд!?» — оглянулись мы на неторопливо трогающийся в сторону города состав. Не по пути нам. Нам туда, где пути уже нет. Пожелав счастливой дороги набирающей ход машине, мы двинулись в путь.

Тонущие в траве рельсы старой железнодорожной ветки оборвались, не продержавшись и двухсот метров.

Дальше невысокую насыпь сплела густая поросль, и мы спустились на просёлочную дорогу, плетущуюся между порослью и полем пшеницы.

Дошли до переезда на Ростовку. Одинокая пара рельсов, намертво вкатанная в асфальт, торчала торцами с обеих сторон дороги. Впереди ждали километры пути, и новая волна серых туч заставила нас ускориться.

«К вам едет белый седан 678», — сообщил оператор такси. Когда машина подъехала с другой стороны дороги, водитель бросил на нас быстрый взгляд и, решив, что нам не по пути, рванул в сторону города. — «Водитель отменил заказ. Свободных машин нет».

Нет значит нет. Я поднял руку, и первая же машина приняла в сторону обочины. «Я до садов», — сообщил водитель. «Нам ближе — до виадука, от него пойдём пешком». Мужчина, едва удивившись, кивнул. В такт мотору заколотил первый заряд дождя.

Дождь прекратился, едва виадук над заброшенной ж/д веткой появился из-за уклона дороги. «А зачем вам сюда?» — поинтересовался наш попутчик. «Мы журналисты, делаем материал о заброшенной железнодорожной ветке. Отсюда пойдём пешком к «Развязке». Водитель, явно из местных, одобрительно кивнул. Взял координаты, где читать, и быстро скрылся за изгибом моста. Теперь с нами по пути лишь пятидесяти оттенкам серых туч. Мы спустились с виадука и двинулись по насыпи-дороге.

Пройдя половину пути, решили остановиться на привал. Достаём припасы и располагаемся на высушенной ветром насыпи. Никуда не хочется спешить, но вновь набегающая волна серых облаков заставляет ускориться. Кружка шиповника, немного простой походной еды и снова в путь.

Под берцы то и дело выскакивают лягушки. Начинает моросить. Нет, только предупредительный. Быстро просыхает. Но мы добавляем шагу. Небо покрывается всё более тёмными красками. Идти не дольше часа — может, проскочим? Но первый мощный заряд опускается на бывшую ж/д ветку, рассекая наши надежды выйти сухими из этой истории.

— Берцы промокают.

— И у меня.

Полчаса по густо заросшей колее. Начинается борьба с воспоминаниями о недавнем вечере в компании пледа, любимого фильма и ароматного кофе. Но сожаления отодвигаются на второй план. И ты идёшь. Шаг за шагом.

Дождь прекратился, а хорошо накатанная колея сообщила, что мы на подходе. Ещё десять минут, и мы попали в этот застывший под дождём мир.

Шесть кирпичных бараков и ни души. Минута растерянности закончилась, лишь мы завернули за первый. Навстречу шла женщина лет семидесяти.

— Здравствуйте, мы корреспонденты, готовим материал о вашей «Развязке». Можно задать вам несколько вопросов?

— Да что я вам могу рассказать, — улыбнулась она.

С Тамарой Полозковой мы проговорили почти три часа. Три часа шуток, историй, слёз и воспоминаний.

Женщина живёт здесь с середины 70-х. Тогда они с мужем устроились работать на железную дорогу и переехали сюда из города.

— Я на заводе работала, на вредном производстве. Сестра меня позвала сюда, и я рванула на свежий воздух. Город тогда как-то не привлекал, — объясняет Тамара Полозкова.

По её словам, в советское время жизнь здесь била ключом. На небольшой станции, расположенной в трёх километрах от Транссибирской магистрали, трудились чуть больше тридцати рабочих. Железная дорога полностью обеспечивала всем необходимым. Дома отапливали углём, воду привозили с колонки, закупались в местном магазине.

Директор омского «Дома туристов», вдохновлённый красотой местной природы, организовал электричку выходного дня. Горожане приезжали на затихающую в выходные дни станцию, гуляли и веселились. Детский смех, песни под гитару, костры дружной компанией стали неотъемлемыми спутниками «Развязки». Зимой для туристов Тамара с мужем заливали горку.

— Нам платили двадцать рублей в месяц. Мы каждое воскресенье возили воду, подготавливали, заливали, — вспоминает Тамара Николаевна.

Потрясения начала 90-х почти никак не повлияли на станцию. Курируемый руководством разъезд был всегда чист, опрятен, хорошо накормлен и обогрет. Разве что туристические маршруты выходного дня канули в Лету вместе с омским «Домом туриста».

Трое сыновей Тамары окончили омскую школу-интернат для детей железнодорожников и ушли в армию. Муж стал начальником станции, а Тамара все двадцать лет проработала обычным станционным дежурным. Хотя ей тоже предлагали руководящую должность, но простой женщине было хорошо и так. Она воспитывала детей и вела домашнее хозяйство: пара коров, поросята, мелкая птица, пёс, кот, да несколько соток огорода. Полозковым предлагали получить квартиру в городе и переехать туда, но они отказывались, потому что здесь их всё устраивало.

— Мы как короли жили. Это мы стоим сейчас — трава, бардак. А раньше коровку держали, травинки не было. Сейчас вот заросли — тут лес был, — показывает женщина. — Летом вышла, груздей пособирала и пришла домой. В котлован, образовавшийся от строительства [железнодорожной] насыпи, рыбку запустили, мы с рыбой жили.

Но всё изменилось 12 августа 1996 года, когда неожиданно для всех разъезд закрылся, а работников уволили.

— 11 числа я отработала, а наутро нам сказали, что станция закрыта. И 12 числа я уже в ночь на дежурство не вышла. В отделение вызвали, сократили и всё. Быстро, резко.

Жизнеобеспечение станции закончилось так же мгновенно. Единственный источник питьевой воды — цистерну, из которой она шла в колонку, — больше не привозили. Магазин закрылся, вывозить мусор перестали. Жителям закрытой станции даже пришлось сидеть несколько месяцев без электричества, пока электросети переходили с одного баланса на другой. А для хозяйственных нужд стали использовать дождевую воду.

— Они закрыли, отключили всё. Света не было, в темноте коровку доила. Вот бочки у меня, эта грязней, та лучше, отстаивается, процеживаем и моемся в баньке.

Никакого транспортного сообщения со станцией не осталось, а единственную дорогу разбили нескончаемые вереницы грузовиков, возившие химические удобрения и выращенные на них овощи из китайских теплиц. По словам Тамары Николаевны, за десять лет они полностью залили химией соседние поля и отравили всю рыбу. А после этого переехали травить поля в соседнюю деревню.

Автобус до «Развязки» не ходил, и, чтобы добраться до города по делам или за продуктами и питьевой водой, теперь приходилось идти три километра до соседней станции. С возрастом, когда на такие расстояния ходить стало трудно, за продуктами Тамара Николаевна стала ездить с расположенного поблизости мусороперерабатывающего полигона.

— Туда дойдём, на КАМАЗик залезет бабка, доедет до «Бауцентра», — задорно говорит о себе женщина. — Обратно загружаем в такси. Воду тоже из города сын привезёт: когда на такси, когда знакомого попросит.

Постепенно бывшие железнодорожники начали разъезжаться. Новых людей в опустевшие бараки прописывать было нельзя. Работы не было, Полозковы жили подсобным хозяйством. Дети мотались по городу и области в поисках непостоянных заработков. В одной из таких поездок младший сын Тамары пропал, год не было никаких вестей. А когда вести появились, они были не от него, а от следователя.

— Я ездила, ездила, меня посылали по всем районам... Один следователь туда пошлёт, другой сюда. Потом выяснили, что в Калачинске что-то случилось на линии, поездом как бы [сбило]. Дали мне бумажку, что там-то, за Калачинском, ваша могилка, поезжайте, — вытирает слезы Тамара Николаевна.

Через пять лет после закрытия станции муж Тамары Николаевны Владимир тоже скончался. Старшие сыновья разъехались: один сейчас живёт в Омске, второй — в Краснодаре. Тамара осталась одна. Хотя дети и зовут её к себе, здесь её по-прежнему всё устраивает.

— Они в Краснодаре, хоть сегодня готовы забрать меня, но пока на ногах, я отказываюсь. А там видно будет. Там климат другой, жарко. У меня давление — побаиваюсь, — объясняет женщина.

В больницу жителям бывшего разъезда тоже приходится ездить в город. Правда, с этого года два раза в месяц стал приезжать фельдшерский пункт.

— Давление проверят, пульс, спросят что. Я два раза ходила, да и всё, давление я и дома померю. А больше другого нет. Я говорю: «Вы бы приехали кровь взяли на сахар, например». Но говорят, у них такого нет пока. Но спасибо им и за это.

Кроме давления, особых проблем со здоровьем у Тамары Николаевны нет. В её аптечке всего с десяток самых простых лекарств. В свои годы она продолжает работать на огороде, полностью обеспечивает себя овощами, закручивает банки с соленьями на зиму. А вот скотину в одиночку держать оказалось слишком сложно, и из животных у неё остались только кот и пёс.

— Сена не накосить. Это муж косил много и хорошо. Пошли трудности, и я коров сдала. Тяжело вспоминать. Я загрузила их на машину. Машина отъехала, и я упала. Сосед говорит: «Что ты, Том?», я очнулась, встала. Говорю: «Ничего, Лёш, пройдёт. Не дало государство мне держать дальше», — вспоминает расставание женщина.

Мы слушали Тамару Полозкову и вспоминали девяностые. Её историю трудно назвать особенной — в ней ярко отражено то, что происходило с нашей страной и с нашими людьми ещё совсем недавно.

Напившись чая с бутербродами и домашним салатом, просохнув и отогревшись, мы двинулись домой. Тамара Николаевна проводила нас по единственной улице, показав скудные достопримечательности в виде поставленной на днях таблички о сборе мусора, да песочницы с игрушками в ограде последней оставшейся в «Развязке» семьи с маленькими детьми.

Прощаться не хотелось. Мы говорили о чём-то совсем неважном, как общаются близкие люди на перроне в последние минуты перед поездом, уезжающим куда-то далеко и, возможно, навсегда.

— Ладно, замёрзла бабушка, — прервала эту неловкость Тамара Николаевна. Мы крепко обнялись и пошли.

Минув сотню метров, мы обернулись, чтобы на прощание посмотреть на скрывающуюся за поворотом «Развязку». Тамара Николаевна тоже остановилась и помахала нам вслед.

День катился к закату, залихватский ветер, так и не разродившийся ураганом, весело раскидал хмурые тучи и дал возможность заходящему солнцу поиграть последними летними лучами. Мы спустились с насыпи перегона и неспешно побрели по привычным бетонным шпалам Транссиба.