Здоровье Спецоперация на Украине лонгрид Посттравматический синдром у ветеранов: Афганистан, Чечня, СВО. К чему нам готовиться в ближайшее время?

Посттравматический синдром у ветеранов: Афганистан, Чечня, СВО. К чему нам готовиться в ближайшее время?

Разбираем тему от вопроса «Сколько вы убили?» до проблемы вернувшихся героев-уголовников

Среди нас те, кому каждый день приходится жить со своим прошлым

Посттравматическое стрессовое расстройство, иными словами ПТСР, это то, к чему часто относятся несерьезно. Хотя многие из нас смотрели фильмы и видели героев, которые приходят с войны совсем другими людьми — не могут спать, реагируют на любой шум, беспричинно рыдают над непонятными для нас вещами. И всегда кажется, что картинка в кино — это где-то далеко, это художественный вымысел и выдумка. Мы не сосредотачиваемся на том, что нам показывают тяжелое психическое состояние, которое имеет массу последствий, и оно есть у людей среди нас. Чтобы выяснить, как ПТСР повлиял на ветеранов войн рубежа ХХ–XXI веков, корреспондент NGS55.RU Ирина Чернышева поговорила с самими ветеранами, с человеком, который сейчас находится на СВО, и с психологом, занимающимся реабилитацией участников боевых действий. В этом материале она объясняет, как люди пытаются жить с посттравматическим синдромом и к чему наше общество должно быть готово в ближайшее время.

«Нас готовили не к тому, что мы убийцы»

— Это было начало 90-х, и казалось, будто я никому не нужен. Мне стыдно говорить, я просто не справлялся. С ПТСР справился, а с социализацией нет, — говорит ветеран боевых действий в Афганистане Алексей Мельников.

Мы встретились в небольшом помещении на проспекте Карла Маркса. Это скрытая от дороги обычная пятиэтажка, коих много в городе. Но именно сюда могут прийти те, кому так нужно поговорить о войне. На первом этаже здесь располагается одна из старейших омских организаций — региональная организация «Российский Союз ветеранов Афганистана». Алексей Мельников — ее руководитель — стройный мужчина в черной водолазке. У него звучный голос и аристократические манеры. Он предлагает мне чай, я отказываюсь, показывая термос, который постоянно таскаю с собой. Алексей садится напротив, кладет руки на стол. Он говорит размеренно и убедительно и очень пристально смотрит в глаза. Редкое качество у людей, я привыкла, что собеседники то поднимают взгляд наверх, то смотрят на стол, руки, окно — куда угодно. Нет, Алексей смотрит глаза в глаза, и в какой-то момент я понимаю, что мне стоит некоторых усилий выдержать этот взгляд.

Я пришла поговорить о посттравматическом синдроме. Эта тема важная, нужная, и мы должны знать о ней как можно больше. Ведь касается она не только ветеранов, но их родственников, окружения и всего общества в целом. Да, мы чествуем ветеранов Великой Отечественной войны, мы стараемся успеть с ними поговорить, мы задаем один и тот же вопрос: «А как это было?» — мы понимаем все их заслуги, которые нельзя преувеличить. Но, к сожалению, мы забываем, что среди нас живут бойцы, прошедшие огонь Афганистана и двух чеченских войн. Они также были на передовой, теряли своих друзей, возвращались в семьи и пытались смириться с прошлым. И самое страшное, что это было совсем недавно. Многие ветераны еще совсем молодые мужчины.

Молодые ребята еще не успели пожить, а уже приходилось столкнуться со смертью

За спинами юных ребят, которые шли на Афганскую войну, был мощный пример ветеранов Великой Отечественной. Они служили моральным ориентиром для молодых пацанов. И, заходя на территории для исполнения военных операций, ребята помнили про те самые идеалы, о которых стараются говорить до сих пор. Гуманизм был оплотом Советского Союза. Октябрятам, пионерам, комсомольцам внедряли идеи об уважении к другим людям, о заботе о близком, о доброте, о защите слабых. В государстве был закон, социальные гарантии, исполнительная власть, милиция. Работала система защиты человеческой жизни. Советский человек чувствовал себя в безопасности.

Но молодых ребят со светлой головой, с большими планами на будущее, с мечтами стать инженерами и врачами отправили на войну. Весь гуманизм полетел к черту. Юных защитников Отечества учили теперь другому — перешагивать через себя, стрелять, бить, добивать противника. На территории боевых действий жизнь не стоит ничего — либо ты, либо тебя.

— Нас готовили не к тому, что мы убийцы, а к тому, что мы должны выполнить задачу. Нормальный человек, который выполняет задачу, он не убийца. И это серьезный барьер, который было нужно переходить. Важно, насколько человек готов к этому, — рассказывает Алексей.

После боевых действий «афганцы» (распространенное в СССР прозвище ветеранов Афганской войны, пишется в кавычках. — Прим. ред.) возвращались обратно в мирную жизнь.

— А она была действительно мирной: солнышко светит, пионеры, комсомольцы, плановое развитие, — перечисляет собеседник.

Вернувшись с мест, где есть только жизнь и смерть, ребята столкнулись совсем с другими проблемами, которые за проблемы считать было очень сложно. Вчера ты держал в руках оружие, а сегодня твои знакомые обсуждают совсем бытовые вопросы. Перед тобой стоял вопрос выживания, ты возвращаешься, а тебя не понимают или отказываются понимать, чтобы не соприкоснуться с твоим опытом даже на уровне беседы.

— И ты тоже не понимаешь, что происходит. У тебя идет ассоциативный ряд — там мои пацаны, им отрывает конечности, их накрывает шквальным огнем, ты это видел. А тут разговор о том, как поменять машину, и как это можно воспринимать? — задается вопросом Алексей.

Многие ветераны не могли найти себе место в жизни, не понимая окружающих в их бытовых проблемах

Алексей Мельников пробыл в Афганистане с 85-го по 87-й год — период самых крупных человеческих потерь в Афганской войне. Прошел самое пекло в подразделении, которое всегда было на передовой. Алексей рассказывает — первые полгода ребята считались «духами», налаживали быт, тренировались ходить по горам, распределяли время на дежурстве, учились воспринимать действительность. Дальше больше ответственности и больше широты действий, включая обучение новых бойцов. За долгое время в сознании всё раскладывалось, пока человек проходил путь от молодого бойца до ветерана.

Два года срок большой, но именно благодаря этому вхождение в Афганскую войну было не таким травматичным, в отличие от участников чеченских войн, которых бросали в пекло на три месяца и потом резко вытаскивали обратно. Человек не успевал осознать происходящее, его психику встряхивали, как никогда ранее, а ему уже нужно вернуться в состояние покоя. Выходцам с чеченских войн в каком-то смысле было сложнее.

Егор (имя изменено. — Прим. ред.) сейчас находится по контракту на СВО, а ранее участвовал во Второй чеченской кампании. У него было две командировки — на 7 и на 5 месяцев. По словам Егора, всё всегда зависит от человека, и, вернувшись домой, он справился со своим посттравматическим синдромом. Но кто-то из сослуживцев ломался — употреблял алкоголь или наркотики. Особо страдали те, от кого отказались близкие, не сумев или не захотев поддержать человека, прошедшего войну.

Уйти в рюмку и постараться забыться — несложно. А вот вернуться в трезвую жизнь смог не каждый

— Афган, Чечню и СВО сложно сравнивать. Разные реалии, разное количество людей и разные люди. Например, в Афганистан шли ребята 18–20 лет, в Чечню — средний возраст 30 лет. Здесь, [на СВО], основная масса от 30 до 50 лет. Совсем другой пласт. Это уже сформированные люди. Если он был неустойчив дома, то и здесь будет так же. И я уверен, что большинство не впишется в мирную жизнь, несмотря на адаптации и реабилитации. Работы будет много для всех, не только для врачей, но и для всего общества, — рассказал мне Егор.

И если он пережил возвращение с Чечни сам, то Алексей нет. Через два года почувствовал, что не справляется. Но ему повезло — попался хороший доктор и хватило одного разговора, чтобы не повторить участь тех, кто сломался навсегда.

Выпить или поговорить?

— У меня, когда я вернулся, глаза были желтые, как у льва. Я задавал этот вопрос своему психологу. Она сказала, что это от длительного нахождения в прямом контакте со смертью, — рассказывает Алексей.

Возвращение домой с войны било по психике, и справиться с этим сам человек не мог. Работа над собой нужна была колоссальная, но кто-то отказывался это делать, предпочитая отойти в сторону, закрыться или найти спасение в алкоголе и наркотиках.

У каждого участника боевых действий будут какие-то симптомы посттравматического синдрома. Какие — у всех по-разному. Кто-то не может спать, кто-то не хочет просыпаться. У кого-то страдает память. Кто-то не может сосредоточиться на простых вещах, а кто-то отчаянно пытается отогнать от себя навязчивые воспоминания.

При возвращении из Афганистана бойцов на две недели отправляли в больницу. Говорили, что надо проверить на малярию, на тиф, на другие инфекции, оценить общее состояние каждого пациента.

— В этом есть эпидемиологическая суть. Но я думаю, что в это время с нами работали психологи. Однозначно. Потому что они смотрели, что за человек вернулся, какой он сегодняшний, — предполагает Алексей.

Кому-то нужен был просто разговор с психологом, кому-то — длительная терапия, а кто-то нуждался в помощи психиатра. А ветеранам в помощи не отказывали. В их распоряжении были врачи, с ними готовы были общаться и те, кто не отказался от медицинской поддержки и советовал ее.

Тех, кто вернулся с чеченских войн, военкоматы отправляли в Центр восстановительной терапии. Люди шли по общим заболеваниям к разным специалистам. У многих пациентов были контузии, травмы, основная масса нуждалась в неврологе. Этих людей короткий, но наверняка по ощущениям бесконечно долгий срок сопровождали бомбежки, обстрелы, разруха, голод мирных жителей и гибель товарищей. День выжили, и слава богу.

Даже психологу не каждый ветеран мог открыться. Говорить о прошлом очень тяжело, а для некоторых — невыносимо

Здоровым с войны не возвращается никто — ни физически, ни психологически. А когда мужчины оказывались в Центре, и их начинали лечить специалисты, кто-то соглашался и на психологическую помощь. Не все. Когда ты видел так много смертей, раскрыться сложно, но насильно к этому не принуждали. Человек должен быть готов к этому.

— Приехав домой весной этого года, я лежал в «Руси» и четыре дня не выходил из палаты. Потом мне полегчало. А если человек из деревни, то куда ему обратиться? Он в деревню вернулся и ему плохо, а идти некуда. А если он с ранением пришел? Нет, чтобы человеку помочь с протезами. А его жалеют, предлагают выпить, и постепенно человек ломается, — говорит Егор.

«Я не псих, со мной всё в порядке»

— В 2005 году знакомый «чеченец» отвел меня в «Русь», сказал, мол, пойдем полечимся. А я что, больной? Но в итоге пошел в неврологию. И я живой сегодня, потому что общаюсь с ними, — говорит «афганец» Алексей Мельников.

Центр восстановительной терапии «Русь» при КМХЦ — это единственное на территории Урала и Западной Сибири учреждение, которое занимается лечением участников боевых действий. О нем говорят ветераны, и я решила увидеть его своими глазами и пообщаться с местным психологом.

«Русь» находится на берегу Иртыша, неподалеку от омской медакадемии. Обходишь университет и вниз по дороге. Захожу внутрь, сдаю пуховик в скромный гардероб, надеваю бахилы и дальше по лестнице. На «перекрестке» мне налево, заглядываю направо — там стационар. Аккуратно прохожу по коридору, ненавязчиво заглядывая в палаты, где нет пациентов. Здесь очень уютно, складывается ощущение недорогой, но заботливой клиники.

Сюда могут лечь не только участники боевых действий, но и их родственники. Почти за 20 лет работы сотрудники центра оказали медицинскую и психологическую помощь более чем 10 тысячам участников боевых действий и членам их семей. В среднем в «Руси» в год проходит реабилитацию около 130 участников войн в Чеченской Республике. И около 125 участников прочих конфликтов. Также проходят реабилитацию члены семей участников боевых действий — больше 160 человек в год.

Возвращаюсь по коридору к кабинету психосоматической коррекции (что это такое, объясню ниже), стучусь, захожу. Меня встречает очень красивая женщина с ласковым голосом — психолог Дарья Финашина. В кабинете просторно, здесь проходят не только индивидуальные, но и групповые встречи.

Когда в «Русь» приходит новый человек, с ним проводится психологическая консультация, которая, по словам Дарьи Финашиной, уже имеет сильный терапевтический эффект. Участники боевых действий не всегда могут выговориться, а им важно рассказать о своем опыте. Им нужно быть услышанными и поделиться тем, что они пережили. Дальше всё индивидуально. Если есть запрос, с чем работать, могут применяться различные техники психотерапии — разумеется, краткосрочные. Главное, чтобы человек был готов к этому. Определенная сложность в том, что почти вся работа проходит с мужчинами, к которым в принципе нужен другой подход.

Мы разговариваем в зале психосоматической коррекции. Здесь несколько настенных мониторов, наушники и удобные кресла. Этот комплекс тестировался на участниках боевых действий. После такого расслабления человеку проще согласиться уже на общение с психологом.

— Релаксация проходит на физиологическом уровне. Пациенты сидят, смотрят прекрасные виды природы, слушают приятную музыку, и в это время через наушники проходит стимуляция мозга. Благодаря этому улучшается настроение, качество сна, память и внимание. Пациенты чувствуют повышение работоспособности и умственной активности. Данный комплекс позволяет повысить адаптационные возможности организма, что необходимо любому человеку, — пояснила нам Дарья Финашина.

Медитация и сосредоточение на красивой картинке полезно не только участнику боевых действий, но и любому современному человеку

Есть те, кто ходит в «Русь» годами, есть и новые пациенты — приехавшие с Донбасса и участники СВО. По словам Дарьи Финашиной, буквально на прошлой неделе закончил цикл процедур военнослужащий, который поедет на место боевых действий уже в третий раз.

Не приходит тот, кто принимает психологию за психиатрию. Старшее поколение говорит: «Я не псих, со мной всё в порядке». Дарья Финашина пытается объяснить: «С вами действительно всё в порядке, просто после общения с психологом жизнь станет лучше».

Чаще всего участники боевых действий не приходят с конкретным запросом. У многих звучит обида — почему у других так, а у меня вот так? Кто-то спрашивает, как стереть события из памяти. Этого делать нельзя — пытаться забыть. Наоборот, психолог поможет принять свой опыт и проработать его. Пытаться его стереть — это значит пытаться отрицать самого себя и свой личный жизненный путь.

Один из ключевых моментов реабилитации и социализации военнослужащих — это взаимоотношения в семье. В каких-то семьях доверительные отношения уже есть изначально, а в каких-то этого надо достичь, чтобы помочь вернувшемуся с боевых действий человеку. Универсальный совет один — близким таких людей нужно учиться принимать, поддерживать, заботиться и максимально давать тепло. Любовь, по словам психолога, как бы банально ни звучало, творит чудеса. Когда человек чувствует, что его любят и принимают, реабилитация идет мягче.

— Справиться с таким стрессом человек самостоятельно не может. Это неприятные воспоминания, и психика пытается их заблокировать. Если человек не сможет встроиться в мирную жизнь, его мучают обиды, воспоминания, кошмары. Все остальные сферы жизни начинает проваливаться. Качество жизни снижается, человек уходит в депрессию, и за этим следуют различные виды зависимостей, — резюмирует Дарья Финашина.

«Я на тот момент свой чеченский опыт засунул глубоко-глубоко...»

— Чечня и нынешняя СВО — это разные вещи. Синдромы в Чечне были, но не в таком количестве. Здесь люди просто психологически ломаются. Сейчас пошли мобилизационные ребята, а если их мобилизовали, то это до победы. А когда она будет, никто не знает, и в каком состоянии придет человек, тоже никто не знает, — сказал мне Егор.

Несколько раз в телефонном разговоре мужчина подчеркнул, что реалии совсем другие. Это подтверждают и другие участники Чеченских кампаний.

— Я на тот момент свой чеченский опыт засунул глубоко-глубоко... До меня тогда дошло, что здесь специальная военная операция идет и противник — это регулярная армия, а не бандформирования, как это было когда-то на Кавказе, — говорил в интервью 72.RU 42-летний ветеран боевых действий из Тюмени.

Бывают разные случаи. Один из ветеранов рассказал, что война затягивает — из-за адреналина

Егор говорит, что тоже оценивал ситуацию с точки зрения того, что происходило на Кавказе, но реальность оказалось абсолютно другой, а боевые действия больше похожи на Великую Отечественную войну. Пришлось себя перестраивать. Во второй раз мужчина зашел уже с холодной головой и будучи командиром подразделения, помогает перестроиться другим ребятам.

По словам нашего собеседника, мобилизация в России началась потому, что нужно срочно было заменить тех, кто находился на СВО с февраля. Дело в том, что у военнослужащих были слишком маленькие перерывы между службой. Егор говорит — тем, кто находится на СВО, положен отпуск в 45 дней и два месяца реабилитации. Но из-за того, что людей не хватало, их отпускали всего на две недели, в которые была включена дорога до дома и обратно. Человек приезжал в свой город, в свою квартиру, а мысленно был еще в окопах. Адаптироваться к домашней обстановке он мог очень медленно. И не успевал человек проснуться с мыслью, что сейчас ему ничего не угрожает, уже пора было собирать вещи и ехать обратно. И если первый раз мужчина ехал на СВО с чистой головой, то во второй — элементарно в нем появлялся протест, нежелание и даже отчаяние. И те, кто заезжал во второй раз, быстро сдавали психологически. Физические нагрузки можно выдержать почти любые, а психологические — нет. Тот, кто не смог разгрузить голову, возвращался уже сломленным, а сохранить свою жизнь в таком состоянии намного сложнее. А зачастую просто невозможно.

Еще страшнее, когда представления нет никакого, и мобилизованные мужчины не понимают, куда они попали. Егор с грустью говорит о них: «Они думают, это увеселительная прогулка. И когда происходит контраст между тем, что думаешь, и реальностью, происходит слом». Но совсем беда, когда мобилизованные идут на СВО зарабатывать деньги. Таким людям тяжело объяснить и сложно их перестроить. Другая проблема — резиденты ЧВК «Вагнер». Егор совершенно серьезно считает, что после окончания спецоперации адаптировать таких людей в мирную жизнь будет невозможно. Мало того, что человек отсидел, так еще его и бросили на передовую. И если он выживет и вернется, то в статусе героя, но необратимо травмированного для общества.

— Я заезжал весной, у нас был батальон 400 человек. Но это были те, кто понимал, куда попадет. Сейчас едут только за деньгами, не понимая, не отдавая себе отчет. Цена этих денег может быть катастрофичной. А ведь кого-то жены отправляют зарабатывать. В госпитале никакие деньги не нужны, — говорит Егор.

Здоровыми с военных действий не приходит никто

По приходе со спецоперации в первую очередь все пройдут через городские поликлиники. Как я писала выше, здоровыми с военных действий не приходит никто. Из городских поликлиник многие получат направления в центр восстановительной терапии «Русь», а там окажут квалифицированную психологическую помощь.

Второй вариант — это ветеранские организации, которые готовы принимать всех, кто в этом нуждается. Омское отделение Российского Союза ветеранов Афганистана — одна из старейших ветеранских организаций новой формации. Такие сообщества создавались стихийно именно для обоюдной психологической реабилитации. Ветераны лучше прочих могут понять друг друга.

Дети могут задать случайный вопрос и вскрыть больную точку ветерана

— «Сколько вы убили?» — такой гадостный вопрос задают даже дети. Может, человек чувствует этот грех и ему надо его закрыть перед Всевышним. Можно исповедоваться, а можно со своими поговорить, — говорит Алексей Мельников.

Руководитель говорит, что многие воспринимают ветеранскую организацию как место, куда можно, сбежав от семьи, прийти и выпить лишнюю стопочку. Такого не будет точно. И те, кто таким образом собирается помогать ветеранам, только манипулируют их сознанием и делают еще хуже. Алексей Мельников твердо заявляет — никто не будет приходящим «размазывать сопли по щекам».

Еще один важный постулат, который руководитель советует запомнить нынешним военнослужащим — никто никому ничего не должен.

— Это нормально для мужчины — быть защитником Отечества, за это памятники не ставят. Мы уже сегодня дошли до ситуации, когда они (мобилизованные. — Прим. ред.) еще нигде не были, а они уже такие бойцы. Вот сидит перед нами 30 человек [мобилизованных], и мы им рассказываем: научитесь выживать. А рядом три человека смеются: «А сколько нам платить будут?» Заплатят тебе всё, ты доживи до этого. И не до всех доходит, и там [на СВО] не до всех дойдет, а работать потом придется со всеми, — говорит ветеран.

5 августа состоялся внеочередной съезд Российского Союза ветеранов Афганистана. На нем было принято решение, что организация получит название «Российский союз ветеранов Афганистана и специальных военных операций». Это будет сделано для того, чтобы могли прийти все, кто вернется с СВО. А тот, кто сочтет нужным, сможет продолжить дело Союза.

За помощью обращаться не стыдно. Остаться с проблемами один на один может быть очень мучительно, и от этого могут пострадать ваши близкие. Если вы понимаете, что вам или вашим родственникам нужна подобная помощь — обратитесь по телефонам:

Клинический медико-хирургический центр (КМХЦ): 27–54–23. График работы: пн. — пт. с 08:00 до 17:45; сб., вс. — выходной.

Российский Союз ветеранов Афганистана, Омское областное отделение: +7 (3812) 37‒80‒02, +7 933 304‒07‒05.

ПО ТЕМЕ
Лайк
LIKE0
Смех
HAPPY0
Удивление
SURPRISED0
Гнев
ANGRY0
Печаль
SAD0
Увидели опечатку? Выделите фрагмент и нажмите Ctrl+Enter
ТОП 5
Рекомендуем
Знакомства