«Раздавить гадов»: как омичи встречали Большой террор

Сегодняшний день, 30 октября — День памяти жертв политических репрессий. Он впервые «отмечался» ровно 45 лет назад, в брежневские времена, причём «отмечался» коллективной голодовкой и выдвижением требований к власти. Группа диссидентов, находившихся в лагерях Мордовии и Пермской области, потребовала тогда признать их политзаключёнными. 30 октября, соответственно, стал единым для Советского Союза Днём сопротивления политических заключённых.

Приуроченные к этому дню голодовки продолжались до конца советской эпохи, а с 1987 года формат начал меняться: люди выходили на улицы, протестуя против политических репрессий. Когда началась массовая реабилитация жертв террора, День сопротивления превратился в официальный День памяти, и теперь в связи с этой датой происходят санкционированные властью шествия, митинги, публичные зачитывания имён погибших. В Омске это тоже случается — перед памятным камнем, установленным рядом с «серым домом». В Таре есть памятный камень, расположенный перед входом на старое кладбище, в урочище Кулай — символический крест с обмотанной вокруг него колючей проволокой.

Каким же он был, политический террор в Омске? Сегодня подходящий день, чтобы об этом вспомнить.

Предыстория

Говоря о репрессиях советской эпохи, в первую очередь мы вспоминаем о 1937 — 1938 годах, когда за год с небольшим были расстреляны по абсурдным обвинениям сотни тысяч. Однако понятно, что у этих событий была затяжная и драматичная предыстория. Большевики установили контроль над страной в ходе кровавой гражданской войны — и после этого вели непрестанные поиски «белогвардейских и контрреволюционных элементов», потенциально угрожающих новой власти.

Военные действия закончились в основном в 1922 году, и уже в 1924-м начались постоянные «чистки» госаппарата, жертвами которых становились те самые «белогвардейцы и контрреволюционеры», «члены антисоветских партий», «бывшие помещики, жандармы, священнослужители», «лица с тенденцией уйти» на духовную службу, а также дети всех этих людей, «проживающие с ними совместно или имеющие с ними связь». Критериев было много, и они были достаточно нечёткими, чтобы при желании под «чистку» можно было подвести очень многих.

«Чистка» означала исключение из партии и из кандидатов в члены партии, увольнение с работы и фактический запрет для бирж труда брать конкретного человека на учёт. Таким образом, наказание можно было считать мягким только по сравнению с 1937-м годом, а в реальности это была очень серьёзная кара, лишавшая человека средств к существованию, причём без суда и следствия. Всё решали «трудовой коллектив», партсобрание и местные органы ОГПУ (с 1934 года — НКВД). Человека вышвыривали с работы с опасным клеймом, которое в следующую, ещё менее «вегетарианскую» эпоху вполне могло стать основанием для новых обвинений. А общество в целом привыкало к бессудным расправам, к радикальной фразеологии, к мысли о том, что вокруг под личиной добропорядочных граждан живут классовые враги.

Известно, что в Омске в одном только 1924 году уволили в рамках «чисток» 239 чиновников, то есть 19% всего госаппарата. За следующие 12 лет (1925 — 1936) из партии были исключены 11% членов и кандидатов в члены, причём среди исключённых постоянно росла доля тех, кого наказали за «пассивность». Недостаточно поддерживал «генеральную линию партии», недостаточно «обличал врагов» — значит, сам враг трудового народа.

«Требуем беспощадной расправы с презренными бандитами!»

В газетах, выходивших в Омске в 1937 году, отличия от СМИ нашего времени бросаются в глаза. На страницах «Омской правды» «наркоматы рапортуют о досрочном выполнении плана», «население радушно встречает счётчиков» (речь о переписчиках населения), а германские военные суда совершают «разбойничьи нападения» на корабли Испании. На крайнем юго-западе Европы идёт гражданская война, и даже провинциальные СМИ Советского Союза следят за этим очень внимательно. Примерно так же внимательно, как за политическими судебными процессами, идущими в Москве.

«Раздавить гадов!» В этом заголовке от 22 января 1937 года имеются в виду «главари и участники троцкистского параллельного центра» — Пятаков, Радек, Серебряков, Сокольников и другие. Их обвинили в «изменнической, диверсионно-вредительской, шпионской и террористической деятельности», в стремлении «задушить свободу и демократию». На страницах омских газет целые полосы занимали чистосердечные признания обвиняемых, «исторические обзоры» их деятельности и выступления обличителей.

«Чувство неизмеримого возмущения и ненависти к троцкистским бандитам, — пишет корреспондент «Омской правды», — охватывает каждого трудящегося при чтении этого документа (сообщения прокуратуры. — Прим. ред.). Вот куда стремились, вот чего добивались посланцы фашизма и контрреволюционера Троцкого! Чем отличаются мерзавцы из «параллельного центра» от запятнанных кровью испанского народа бандитов Франко!»

Кстати, это общее место во всей риторике, направленной против «врагов народа»: они добиваются тех же целей, что и внешние враги, и они ещё более опасны, потому что притворяются «своими». А раз так — их надо уничтожать.

«На предприятиях и в учреждениях Омской области проходят многолюдные митинги трудящихся, — это из той же заметки «Омской правды». — Их голос единодушен и гневен. "Нет пощады троцкистским злодеям!" — заявляют в своих резолюциях железнодорожники. "Требуем беспощадной расправы с презренными бандитами!" — говорит коллектив Омской обувной фабрики. "Уничтожить взбесившихся псов Иудушки-Троцкого!" — таково требование многотысячного коллектива завода имени Куйбышева».

Расстрела для всех обвиняемых требовали рабочие суконной фабрики имени Кирова, совхоза «Пятилетка», Красноярской МТС, пивзавода имени Юргенсона, авиамастерских, Омского телеграфа, завода имени Кагановича (сейчас — Сибзавод), Мелиоводстроя, Облпотребсоюза, Заготзерна, биофабрики, Мелиоводстроя. На «высшей мере» настаивали преподаватели и учащиеся пединститута, мединститута, автодора, курса кредитных работников госбанка, транспортной школы № 2, общеобразовательных школ. И все они в резолюциях считали необходимым добавить, что «полны горячей любви к своему учителю и вождю, к своему отцу и другу — великому Сталину». В ответ на «происки врагов» трудящиеся готовы были «ещё теснее сплотиться вокруг вождя».

«Безмерны негодование и гнев трудящихся», «Сурового приговора ждут трудящиеся», «Нет места гадам на советской земле», «Троцкисты перешли все пределы подлости», «Выродки не смогут поколебать нашу мощь», «Теснее сплотим ряды вокруг партии», «Очистить страну от троцкистских выродков, торговавших нашей великой Родиной», «На смерть врагам цветёт наша колхозная жизнь». Всё это — заголовки из омских газет 37-го года. Судя по ним, омичи приветствовали репрессии с восторгом и были только за их продолжение и расширение.

Летом 1937 года большой политический террор пришёл и в Омск. NGS55.RU уже немного писал об этом: ЦК ВКП(б) разослал по регионам циркуляры с требованием немедленно начать аресты «наиболее враждебных элементов». Арестованных надлежало либо судить в административном порядке и расстреливать (это была «первая категория»), либо высылать («вторая категория»), причём для этого не требовалась санкция прокуратуры.

В Омске сформировали «тройку» и составили первый список, в котором были 479 человек, подлежащих аресту и расстрелу, и 1959 человек, которых следовало выслать. Это было в несколько раз меньше, чем в соседних регионах,поэтому в Омск прислали человека «со свежим взглядом», Зиновия Симановича, который вскоре заявил, что «вредительство охватило все отрасли, все участки работы». Только на железной дороге, по его словам, работали полторы тысячи человек «кулацкого происхождения, служивших у Колчака», и их было необходимо «убирать».

В местной прессе регулярно появлялись сообщения о выявлении «неблагонадёжных». Так, ещё в июне 1937 года во время прений по отчёту обкома партии был заявлен протест против утверждения в должности редактора «Омской правды» Иосифа Шацкого.

«Товарищ Тихонов характеризует антипартийный характер журнала "Настоящее", активным участником которого был Шацкий в 1928 — 1929 годах, — говорится в протоколе заседания, опубликованном во всё той же "Омской правде". — Журнал "Настоящее" проводил троцкистскую линию в литературе. Объяснения, которые дал Шацкий, ни в какой степени не удовлетворяют комиссию, они показали только, что Шацкий пытается ввести в заблуждение комиссию».

Было решено немедленно отстранить Шацкого от его обязанностей и «решить вопрос о партийности». Как «троцкист», бывший редактор был вскоре арестован. Ему инкриминировали статью 58.7 — «Подрыв государственной промышленности, транспорта, торговли, денежного обращения или кредитной системы, а равно кооперации, совершенный в контрреволюционных целях путем соответствующего использования государственных учреждений и предприятий, или противодействие их нормальной деятельности, а равно использование государственных учреждений и предприятий или противодействие их деятельности, совершаемое в интересах бывших собственников или заинтересованных капиталистических организаций». Шацкий получил пять лет лагерей, а в 1956 году был реабилитирован «за отсутствием состава преступления».

Кстати, редакцию газеты в 37-м разогнали полностью. «Бывший редактор отовсюду стягивал в редакцию людей разложившихся, опороченных, людей антисоветских, с темным прошлым (это писали уже в столичной «Правде». — Прим. ред.). Омский обком и его секретарь Булатов предоставили Шацкому свободу действий». Такое сообщение, явно согласованное «наверху», стало чёрной меткой для Булатова: его арестовали вскоре после того, как он подписал первый расстрельный список, и расстреляли в 1941 году.

Преемник Булатова был расстрелян ещё в 1938-м. На посту главы управления НКВД за полтора года сменились четыре человека, и казнили их всех, одного за другим. Уже к октябрю 37-го из-за арестов и расстрелов оставались незанятыми многие должности: не было глав исполкомов в 16 районах, заведующих земельными отделами — в восьми, финансовыми отделами — в 14-ти, отделами народного образования — в 13 районах. Каждая десятая машинно-тракторная станция в области после нескольких месяцев репрессий потеряла директора, не было пяти директоров совхозов, прокуроров в 21 районе и народных судей в 10 районах. Кстати, докладывал об этих промежуточных «успехах» на пленуме обкома тот самый Булатов (тогда ещё секретарь), которого обвинили в том, что он протащил «врагов народа» на высокие посты — члена бюро обкома, заведующего промышленным бюро обкома, председателя горисполкома, заместителя главы облисполкома, директора лесного треста. Эти люди, в свою очередь, якобы «засоряли аппарат» своими выдвиженцами, и в определённый момент в расстрельные списки попадали и они, и те, кто был с ними связан.

Преемник Булатова Симанович подбил статистику в отчёте, отправленном в Москву.

«Из 65 членов пленума обкома ВКП(б) в настоящее время выведено 40 человек, — пишет он. — Осталось 25 человек, причем на некоторых членов пленума уже после последнего пленума поступил серьезный материал, изобличающий их в связях с врагами народа. Состав секретарей ОК ВКП(б) оказался сильно засорённым. В настоящий момент снято с работы 25 секретарей РК ВКП(б)... В областном комитете работает один исполняющий обязанности второго секретаря обкома ВКП(б) и имеется один заведующий отделом пропаганды и агитации. Всех остальных заведующих нет. В облисполкоме работает один председатель тов. Евстигнеев, нет ни одного заведующего отделом облисполкома, так как все они разоблачены как враги народа и арестованы. Районными партийными собраниями разоблачены как враги народа, вредители, целый ряд председателей РИК-ов, директоров совхозов и МТС».

Было бы неправильно думать, что жертвами репрессий становились только управленцы. В документах тех лет можно найти истории, например, про профессора мединститута, который «на занятиях рассказывал антисоветские анекдоты», про учителя, который вслух «сомневался в справедливости советской литературы», про любителя поэзии Есенина, про сына священника, который усомнился в возможности построения социализма в отдельно взятой стране. Доносительство поощрялось на всех уровнях и даже считалось обязательным. Глава «тройки» НКВД Западной Сибири Роберт Эйхе так говорил во время одной встречи с руководящими работниками:

— В чём двойной позор для нас? В том, что почти нет случаев, когда хозяйственник пришёл бы в НКВД и заявил: «Вот, имеются такие факты, и мне кажется, что они свидетельствуют о вредительстве, причём вредительство, очевидно, идёт от такого-то человека. Расследуйте». Ведь таких фактов почти нет.

Один из присутствующих, руководитель металлургического комбината, робко возразил, что он заявлял о таких фактах, но Эйхе ответил, что в заявлении ничего нового для «органов» не было. Кстати, самого Эйхе арестовали весной 38-го как создателя «латышской фашистской организации» и расстреляли через два года.

Пытки и расстрелы

Вместе с людьми из списков арестовывали и их жён и детей. В тюрьмах арестованные подвергались пыткам и избиениям, и Сталин счёл необходимым лично обосновать необходимость таких мер в специальной телеграмме:

«ЦК ВКП разъясняет, что применение физического воздействия в практике НКВД было допущено с 1937 года с разрешения ЦК ВКП… Опыт показывает, что такая установка дала свои результаты, намного ускорив дело разоблачения врагов народа. ЦК считает, что методы физического воздействия должны как исключение и впредь применяться по отношению к известным и отъявленным врагам народа и рассматриваться в этом случае как допустимые и правильные методы».

Признание было «царицей доказательств».

— Следствие продолжалось более двух суток со страшными пытками, — вспоминала позже омичка Бэлла Берман (актриса театра кукол). — Я должна была стоять на одном месте, без сна, без воды. Следователи менялись четыре раза. Один из них поднёс к моим глазам горящую свечу и сказал: «Не признаешь вину — выжгу».

На тюремные пытки жаловался и бывший помощник начальника омского управления НКВД Яков Нелиппа:

— Применяя чудовищные истязания, пытки, избиения, подделку документов и других данных, они стремились представить меня перед партией и верховными инстанциями как вскрытого омского Ягоду.

Нелиппе повезло: он дотянул до бериевской «оттепели», получил свободу и собственно возможность пожаловаться. Однако ему пришлось лечить отбитую печень, зрение (врачи не были уверены, что один глаз удастся спасти), у него нашли повреждения головного мозга, а глухота так с ним и осталась на всю оставшуюся жизнь. Следователь, который вёл дело Нелиппы, признал, что бил обвиняемого «от всей души», но нашёл себе оправдание: он «был ориентирован, что Нелиппа один из крупных врагов, офицер, эсер и т. д.»

По словам человека, побывавшего в омских тюрьмах, «во всех комнатах следователей раздавались стоны и крики арестованных». Не все доживали до решения «тройки». Так, в тюрьме НКВД скончался доктор Лебедев, в анкете которого при поступлении было написано «здоров» (его обвинили в попытке «перезаразить население Омска малярией, трахомой и прочими заболеваниями»); умер от пыток глава ОблЗУ (областного земельного управления) Подгаец; в Таре один из арестованных выбросился из окна во время допроса.

Зная, что происходит в тюрьмах, некоторые кончали с собой во время ареста или накануне. За день до того, как за ним должны были приехать, застрелился первый секретарь Тарского окружного комитета партии Фриц Карклин. Пустил себе пулю в голову секретарь Одесского райкома Чебров, и начальник УНКВД на пленуме обкома сожалел о том, что «Чебров, по существу, унёс с собой в могилу свою гнусную работу».

«Тройки» принимали решения очень быстро, часто ограничиваясь формальностями. Нелепость и нелогичность многих обвинений и признаний не останавливала судей. В иные дни им приходилось решать судьбы десятков человек, и члены «троек» предпочитали «масштабные» дела, когда по одному обвинению проходили целые «банды». Рекорд был поставлен, по-видимому, 22 октября 1938 года, когда была решена судьба 320 человек. Один из подписанных в тот день протоколов, № 70, обрекал на смерть 90 человек — это были финны, которые бежали в Советскую Карелию из-за безработицы на родине, были высланы в Сибирь, а потом были признаны «шпионами».

Между вынесением приговора и расстрелом проходило, как правило, не больше пяти дней. Смертные казни чаще всего ночью, в промежутке между 23:30 и 01:30. В Омске долго ходила легенда о том, что расстреливали якобы в тайной подземной галерее под нынешней Соборной площадью, но источники это не подтверждают. В реальности приговорённых вывозили на Шепелевское кладбище (сейчас — территория Агрегатного завода), на пустырь в конце улицы 20 лет РККА (сейчас там находятся какие-то склады и производственные помещения), в степь на расстоянии метров 200 от улицы Герцена (сейчас там жилая застройка). Каждому пускали пулю в затылок, а потом закапывали тела.

«Административный порядок»

Всего в Омской области «в административном порядке» было арестовано к 1 марта 1938 года 17 тысяч 265 человек. Из них 11 тысяч 250 человек приговорили к расстрелу, 6 тысяч 15 — к заключению. По данным историка Самосудова, всего за время Большого террора омская «тройка» приговорила к «высшей мере социальной защиты» 15 тысяч 984 человека, а к другим наказаниям — ещё 9 тысяч 459 человек.

Но этими цифрами дело, конечно, не ограничивается. В течение всей сталинской эпохи массы людей подвергались карам со стороны государства, которые не оформлялись судебными или хотя бы квазисудебными (вроде «троек») инстанциями. В годы «Большого перелома» (1929 — 1932 годы) в ссылку без суда и следствия отправились 1,8 миллиона «кулаков». В годы «Большого террора» и вплоть до 1941 года карательный аппарат продолжал работать, высылая в места не столь отдалённые множество людей, огульно причисленных к «враждебным элементам».

Самое известное из мест, куда свозили высланных — глухая тайга на реке Кулай в Тарском районе, окружённая со всех сторон болотами. С 1930 года сюда привозили раскулаченных с их семьями. Охраны был минимум: одних природных условий было достаточно, чтобы никто не смог оттуда выбраться. Первая инспекция, приехавшая на Кулай летом 1930 года, увидела, что высланные живут в нечеловеческих условиях. Из-за нехватки еды в муку добавляли растолчённую берёзовую кору; мяса не было совсем; у кормящих матерей не было молока, из-за чего массами умирали маленькие дети. В недавно построенных домах были грязь и сырость. Из 8891 первопоселенца за полгода в живых осталось только 1607. Многие семьи вымирали полностью, и в областном архиве есть дела репрессированных со сделанными от руки пометками: «самоликвидировался, т. е. помер» или «сдох».

Всего в омском областном архиве есть дела 28 тысяч раскулаченных. Учитывая, что это дела глав семей, получается, что в общей сложности репрессиям на территории Омской области подверглись примерно 140 тысяч человек. Кроме того, к 1941 году на территории нашего региона появились 7 тысяч польских «осадников» и 1600 «беженцев». «Осадники» — это поляки, которые получили в 1920-е годы землю в Западной Белоруссии и Западной Украине, а после присоединения этих территорий к Советскому Союзу стали «враждебными элементами». «Беженцы» — люди, которые после раздела Польши сами предпочли Советский Союз Третьему рейху (в основном евреи), но тем не менее оказались в списках НКВД как потенциальные шпионы. Их путь тоже лежал в сибирскую тайгу.

Таким образом, жертвами репрессий на территории Омской области стали сотни тысяч человек, многие из которых погибли из-за произвола карательных органов. Об этом омичам напоминает символическая часовня в сквере имени Павлика Морозова. Сегодня, 30 октября, по всей стране проходят публичные акции в память о безвинно погибших. Это позволяет надеяться, что ресталинизация, об опасности которой в последние годы говорят очень многие, всё-таки невозможна.