«Стал придумывать роман, чтобы не спятить»: большое интервью с писателем Павлом Селуковым

Павел Селуков живет в Москве, но часто бывает в родной Перми. В этот раз прилетел на презентацию первого романа — «Отъявленные благодетели». С этой книги мы и начали разговор

— В каком-то смысле это супергеройский роман. Русские супергерои против какой-то суперзлобной организации сражаются за всё хорошее, — говорит Павел Селуков. — Не то чтобы у меня был такой замысел, но хотелось лихости, драйва и чего-то сверхчеловеческого по энергетике. Чтобы вот прямо — бам-бам-бам! — это все носилось.

— Как возникла идея романа-путешествия? И почему в списке именно Москва, Питер и Абхазия?

— Книгу я начал писать в 2018 году, тогда еще мало где в стране был. В Москве, Питере и Гагре — вот и все. А потом понял, что это довольно сакральные места. Например, рос и знал, что цель жизни — поехать на море. Даже в блатной романтике это есть: «Пошью пиджак с отливом — и в Ялту» (цитата из фильма «Джентльмены удачи» (6+). —  Прим. ред.). То есть туда, в рай. Москва, понятно, это власть, главный город в стране. Ну и Питер — все знают, что он красивый, все культурные люди там бывают.

— Получается, сначала появились города, а потом идея путешествия героев?

— Нет, сначала был рассказ «Бориска над Камой» (из сборника «Добыть Тарковского». — Прим. ред.). Он заканчивался тем, что герои высыпали прах Бориски в Каму на мосту. Потом меня все достали с романом, и я перехватил руку жены Бориски: «А что только над Камой? Давай еще над Красной площадью, над Невой и над Черным морем — он же нигде не был». Ну и зарядил это путешествие.

Это мой первый роман. Я чувствовал, что пока еще не дорос до того, чтобы написать очень сложную общечеловеческую вещь а-ля Джон Фаулз или Мишель Уэльбек. Может быть, когда-нибудь смогу, но не сейчас. Поэтому мне нужен очень простой сюжет, где герои едут из пункта А в пункт B и с ними по дороге что-то происходит. И есть главный герой, за которого я рефлексирую, и так далее. Но это у меня уже такое ретроспективное объяснение: сначала написал, а потом понял, почему именно так. А когда писал, просто следовал за героями.

— Ход с развеиванием пепла выглядит киношно, как в голливудских и европейских фильмах. Роман писался с расчетом на экранизацию?

— Я вообще не люблю их. Вот я участвовал в экранизации «Общаги» (18+) по Алексею Иванову. Но там же от книги мало что осталось! По разным законам всё существует. Мне, наверное, нравится всего пара экранизаций. Книга — самодостаточная штука, она не заготовка под что-то. А кино — это массовая фигня. Людям намного проще усваивать кино, чем книги, объективно говоря. Понятно, что фильмы бывают разные. Но в среднем книгу про Форреста Гампа прочитает намного меньше людей, чем тех, кто посмотрит фильм про него же, потому что читать в принципе сложнее.

Если говорить о моменте с развеиванием пепла, который выглядит кинематографично, то я просто в принципе так пишу. Мне надо, чтобы было не скучно, иначе не допишу. Я не думаю, киношный ход или не киношный, вообще никак не анализирую это. Письмо либо льется, либо не льется, поэтому первую часть романа написал в 2018 году. А потом всё, не мог, не получалось. И дописал, получается, в 2023-м, спустя пять лет.

— То есть не было такого, что роман писался пять лет?

— Нет. Я писал два месяца: в 2018-м и в 2023-м. А в перерыве мучился по поводу того, что не понимаю, как писать. И в этом отличие романа от рассказа. Рассказ сел и за четыре часа написал — либо получился, либо не получился. Это как короткая драка: либо победил, либо проиграл. Какой-то итог есть в любом случае.

А роман — это такая хрень, в которую ты влез, и непонятно, когда это кончится. Он может тебя измучить, довести до водки и еще до чего-нибудь. Ты вообще можешь пропасть там, в этом романе. Потому что не можешь его бросить, написав сто страниц.

— Павел Селуков образца 2018-го и образца 2023 года — это два разных человека. Как удалось состыковать части романа, написанные в разное время?

— Ты просто прочитываешь написанные сто страниц, попадаешь в тот дух, ту энергию — это всё там осталось. И идешь дальше — пишешь следующее предложение. У меня как получилось? Я был 45 дней в реабилитационном центре, в жутко разобранном состоянии. Закрытые реабилитационные центры — это вообще такие учреждения, где не очень-то сладко. И я стал дальше придумывать роман, чтобы не спятить там.

— Герои ваших рассказов и романа — пусть и своеобразные, но романтики. Вы видите этот романтизм в людях из своего окружения? Или вам хочется, чтобы он в них был?

— У героев это уколы романтизма против цинизма, против выгорания от жизни. Романтика оживляет, даже если она глуповата.

Слушайте, я в пятнадцать лет влюбился в девчонку, начал, блин, читать книжки из-за нее. Я 23 года культивировал ее образ в голове и не видел ее все эти 23 года. Жена в курсе, что есть такая первая любовь странная, что она живет как в платоновском мире идей где-то, как муза непонятная.

И вот я делаю презентацию на фестивале «Компрос» (литературный фестиваль в Перми. — Прим. ред.), вожусь с микрофоном, поднимаю глаза — она стоит в трех шагах и смотрит на меня. Я хочу этот микрофон на хрен откинуть, подойти и сказать: «Что происходит вообще, как ты здесь?» А мне надо эту презентацию провести — еще сорок минут. И я веду, меня спрашивают: «Почему вы начали читать?» Я говорю, ну влюбился в девушку в 15 лет… И больше никто, кроме нас, не понимает, что происходит.

В какой-то момент я начинаю бояться, что она уйдет. Я повернусь, буду отвечать, и — оп! — ее нет. Прямо панические атаки начинаются на этом стуле. И вот всё, как мне кажется, заканчивается. Ко мне идут люди с книгами, подписываю, смотрю на нее, пытаюсь к ней прорваться. Почти дохожу, но мне говорят, вот здесь что-то надо на камеру…

Мы с ней потом поговорили, обменялись телефонами. Она живет в Питере. Может, как-нибудь увидимся. Это же вообще романтический романтизм какой-то, но это со мной случилось. Такие вещи иногда происходят.

— Она знает, что именно с нее началась ваша любовь к литературе?

— Конечно, она прочитала все мои книги. Какой-то фильм, блин, с Хью Грантом!

— Как вы оказались в закрытом реабилитационном центре, где дописывали роман?

— Я сначала лег в детокс на двое суток, а потом в этот центр поехал. Не знал, что он закрытый. А когда понял, уже был внутри. Но это ерунда, потому что я отправился туда добровольно и ко мне было другое отношение. Большую часть ребят там держали силой.

Например, родители задолбались с наркоманом, позвонили в этот центр — приехали два мордоворота, сделали ему укол в плечо и по сути похитили. Увезли в центр и держат, пока родители платят. Кто-то находится там год, кто-то — полтора, кто-то — два. Дополнительный садизм всей этой ситуации — что никто не знает дату своего освобождения. Даже преступники, совершившие уголовное преступление, знают, когда они освободятся. А там сидят люди, которые не знают этого. Они постоянно пребывают в надежде, что отпустят в этом месяце, и эти надежды постоянно рушатся.

Родными наркоманов очень легко манипулировать. Им говорят: месяца мало, нужен год реабилитации, иначе он выйдет и погибнет. Мама или жена это слышат, сразу визуализируют и платят. А пока они платят, никто не выйдет.

С одной стороны, это жутко: по сути современная нелегальная тюрьма. А с другой стороны, они наркоманы. Если ты сделаешь открытый центр, у наркомана через три дня начнется ломка — и он пойдет колоться дальше. Как его лечить? Ну типа закрывать нельзя, ОК. А как по-другому?

— Нередки случаи, когда людей не выпускают, держат насильно.

— У человека есть право не только на жизнь, но и на смерть. Если ты колешься и хочешь бросить, езжай в открытый реабилитационный центр, терпи и бросай. Всё! Я лежал в государственном реабилитационном центре в Краснокамске (город рядом с Пермью. — Прим. ред.). Там ты можешь, как в больнице, написать заявление, что отказываешься от лечения, и уйти. При этом есть детоксы, где государство будет держать силой. Ты можешь лечь туда на две недели, прокапаться, а потом поехать в открытый реабилитационный центр, где достаточно мягкий порядок.

— В центре знали, что вы — медийный человек?

— Они быстро узнали, что я писатель, и сделали меня художественным руководителем КВН. Раз в год все эти реабилитационные центры съезжаются в Подмосковье, и там проходят соревнования по футболу, баскетболу, волейболу, настольному теннису и КВН. Мне надо было написать три сценки и отрепетировать их с ребятами, сделать реквизит. По сути, я месяц занимался КВН. Надеюсь, что больше никогда не буду этого делать, хотя мы тогда второе место заняли.

— Вы не боитесь говорить на очень тяжелые темы, причем не только в своих произведениях. Рассказываете о реабилитационном центре, о смерти ребенка, о том, как лечились от гепатита С. Для вас это своего рода психотерапия?

— А вдруг кому-то поможет этот опыт? Люди чудные: стесняются себя из-за того, что болеют гепатитом. Как будто они, я не знаю, преступление какое-то совершили. У нас вообще очень много стигматизирующих штук. Это правда, чего ее скрывать-то? Она выше любых условностей.

И у меня, видимо, такой характер: когда дело касается правды, не возникает дилеммы — говорить или не говорить. Только в редких случаях она есть, когда я могу обидеть человека или не до конца уверен, что это правда.

Ну, знаю я про себя, что болел гепатитом С, и что? Не то чтобы целиком выздоровел, но купировал эту всю фигню. Сейчас, кстати, вообще круто с этим: купил дженерики тысяч за пятьдесят-семьдесят, пропил три месяца — и всё нормально у тебя. То, что раньше казалось ужасом кромешным, сейчас просто в досадное недоразумение превратилось. И с ВИЧ люди, которым терапию подобрали, живут без проблем. Об этом надо говорить, потому что люди по привычке этого всего боятся, хотя это уже не так страшно, как было еще лет десять назад.

— По рассказам о детстве и юности кажется, что у вас было гораздо больше шансов заполучить алкоголизм, а не наркоманию. Как появились наркотики в вашей жизни?

— Ну, так, в общем-то, и случилось. Был случай: я набухался так, что не помнил вообще, что было. Просыпаюсь — укол на руке. Звоню знакомому, он рассказывает: «Героин принесли, а ты пьяный говоришь: „Поставьте мне“. Скандал устроил. Ну, тебе и поставили».

То есть я даже не помню, как ставили. Это просто такой мир. В пятнадцать лет меня познакомили с барыгой, я ходил и анашу брал. Приезжали серьезные люди на мерседесах, я брал пять стаканов, они мне насыпали. Постоянно, начиная с пятнадцати лет, были полные карманы травы!

После того как сын умер, я начал пить, пить, пить. Как-то дома сидел с похмелья, пришли парни с кучей наркотиков. Была весна, с утра резко растаял снег и все закладки в лесу оказались на поверхности, а они в лукошко их собрали. Получилась гора на столе, мы три дня этой всей ерундой кололись: «А че нет? Халява!»

Надо понимать, что мы жили в искаженных этических системах. Товарищ в седьмом классе говорил: «Когда вырасту, хочу стать вором в законе». Мы считали: воровать — хорошо, грабить — хорошо, кайфовать — хорошо, бухать — хорошо. Обокрали квартиру? Молодцы! Ограбили прохожего? Красавцы!

Чтобы вырваться из этой системы понятий, надо повзрослеть. А пока повзрослеешь — сядешь, или убьют, или подсядешь на наркотики. И вообще не факт, что вырвешься: когда ты с одиннадцати лет впитываешь всё, это уже фундамент твоей личности в каком-то смысле.

— Герои вашего романа — плоды той же культуры?

— Нет, в романе все-таки бывший морской спецназовец, человек не окололагерного типа. Блатных там нет. Вообще российская тюрьма, все эти законы, авторитеты — это настолько сложная тема… Если я об этом и могу написать, то только эссе, в котором поднимаю вопросы, а не даю ответы.

Условно модель понятна: Пермский край, 28 колоний, люди освобождаются, оседают на окраинах и несут туда свои принципы. Молодежь эти принципы впитывает, начинается формирование субкультуры. Но почему это побеждает воспитание родителей? Почему это побеждает какие-то общественные нормы? Почему это во многих судьбах побеждает всё на идейном, философском уровне? Я бы сам чего-нибудь толковое почитал на эту тему.

— Вас традиционно считают пермским писателем, но вы живете в Москве. Почему решили переехать?

— Брендирование «пермский писатель», «якутский писатель», конечно, полнейшая ерунда. Это как сказать: «Пермский хирург нормально делает, а йошкар-олинский убивает». Конечно нет.

Сначала сестра уехала в Петербург и поступила в СПбГУ. А у нас тут мама развелась с папой, дедушка умер. И мы — жена, бабушка и мама — решили, что тоже поедем в Питер. Но потом квартиры резко выросли в цене. Здесь мы уже продали, а там купить за эти деньги не успели. Мама хотела поближе к сестре, поэтому пришлось квартиру в Великом Новгороде купить.

И вот я в Великом Новгороде, меня никуда не берут на работу, потому что нет трудовой книжки, а в 35 лет это довольно странно. Плюс я состою на учете у нарколога и психиатра. У меня в общем два пути — заниматься сценариями или криминалом.

Я познакомился с Алексеем Троцюком из Yellow, Black and White (генпродюсером компании. — Прим. ред.). Он сказал: «Давайте писать сценарий». Так я оказался в Москве. Мы с ним написали сценарий сериала «Абрек» (18+), который показали по Первому каналу. Это очень круто, я сильно горжусь.

Сейчас еще два фильма пишем. Один будет называться «Первая помощь», другой «Кара небесная». Я не могу рассказать, про что они. Важно, что это фильмы для кинотеатров. У Алексея своя кинокомпания, хотим делать крутое кино. Показывали один сценарий Сельянову — продюсеру «Брата» и «Брата-2», ему зашло. Нас это немного окрылило. Посмотрим, как дальше будут развиваться события.

— Вы зарабатываете именно на сценариях, не писательским делом?

— Писательством я никогда не зарабатывал. Это не критика издательств, просто в литературном мире мало денег, а в киномире их намного больше. За писательство тебе платят 60 тысяч авансом за книгу и потом еще роялти 18% от проданной книги — от цены издательства, а не магазинской. И вот что там у тебя набежит, то набежит. Понятно, что если 200 тысяч книг купят, то ты заработаешь. Но не купят.

В каком-то смысле это даже хорошо, что литература не про деньги. Это и есть искусство: сам не знаешь, зачем это делаешь, но не можешь не делать. Популярность? Ну, давайте сравним с популярностью блогеров. Это ерунда — ну, будут тебя знать двести человек в стране. То есть никакого смысла в литературе, кроме самой литературы, нет. Вот сексом же ты не зачем-то занимаешься, а потому что это секс, да? Прикольно. Вот и литературой занимаешься, потому что это прикольно. Это у тебя досуг такой.

— До сих пор пишете тексты на телефоне или с переходом на роман всё изменилось?

— Роман я писал уже в ноутбуке. Специально отучаю себя от телефона, потому что маленький экран каким-то образом усугубляет лапидарность (лаконичность, краткость. — Прим. ред.). Иногда роману надо немножко цветастости, где-то расписать, где-то дать воздуха. А когда ты в телефоне работаешь, вообще воздуха нет, настолько плотно получается. Я и сам-то по себе плотно пишу, а тут еще сам формат призывает.

Не то чтобы это была проблема романа, может быть, это его достоинство. Но он плотный. А я хочу, чтобы следующий роман был с лакунами, более общечеловеческим, не таким маргинальным, без мата. Чтобы он больше соответствовал мне сегодняшнему, а не мне прежнему.

— Уже есть идея второго романа? В каком издательстве его ждать?

— Пишу. Сначала буду предлагать его издательству Шубиной. Она «Добыть Тарковского» (18+) взяла в свое время, когда его никто особо не брал. Я за это благодарен. Ну и еще сама Елена Данииловна очень любит Андрея Платонова, я тоже люблю. Нас эта любовь сближает немножко.

Но куда возьмут, там и будет. Предыдущая книга вышла в «Альпине». У нас, слава богу, ни с одним из издательств нет токсичных отношений. В том смысле, что я от них ничего не жду: если возьмут, то возьмут.

— Нет идеи переехать куда-то еще? Или вы уже закрепились в Москве?

— Я вообще к городам не привязываюсь. Жил в Перми, Абхазии, Великом Новгороде, Питере, теперь в Москве. Где буду жить завтра, не знаю.

Это на самом деле страшно, если честно, когда у тебя нет дома, даже какой-то элементарной прописки. Но меня просто все прописывать отказались — отец и мать, — потому что я слишком страшный человек, когда употребляю алкоголь. Жене, если что, есть куда вернуться — родители и так далее. Мне — нет. Получается, не смогу платить за квартиру в Москве — поеду жить в коробку из-под холодильника.

Объективно есть жуть в том, что у тебя нет дома. Но я в какой-то момент оказался перед выбором, как это воспринимать, отпустить или нет ситуацию. И живу с ощущением «как будет, так будет». Есть работа в Москве, нужно быть здесь, чтобы сделать классное кино и показать его в кинотеатрах. Если позовут в Армению делать великое армянское кино, поеду туда.

И вернуться в Пермь тоже не обломаюсь, если заработаю много денег, чтобы купить какой-нибудь дом за городом и там жить. На самом деле, мне одиноко вне Перми. Здесь все друзья детства. Я не владею искусством заводить друзей во взрослой сознательной жизни. И отец тут, и у жены все родные. Ты можешь куда угодно переехать, но всё равно дом здесь. А в Москве еще за квартиру надо до хрена платить.

— Больше гонорара за книгу?

— Больше — на десять тысяч. Платим 70 тысяч, а в Перми можно что-нибудь за 25–30 тысяч найти.

— Вы не первый год работаете с благотворительным фондом «Дедморозим», периодически пишете для него.

— Я не за деньги, не за гонорары, а так, от чистого сердца. Это еще и приземляет. Когда сидишь в Москве, пишешь сценарии, ты в какой-то момент в башню из слоновой кости попадаешь. Тебе даже из дома выходить незачем. Жена на удаленке, я, по сути, тоже. Выхожу только на пробежку или, там, купаться — речка рядом с домом. А обычных людей не вижу.

У меня есть знакомый Роман Троценко — бизнесмен, который «Башню Федерации» достраивал в Москве. Он раз в месяц ездит на метро, заходит в «Магниты» и «Пятерочки», покупает что-то, стоит в очереди, ходит в обычный парк, там на лавке сидит и так далее. И я понимаю: надо не то что даже приземляться, будто ты на небеса вознесся, а не попадать в пузырь, постоянно уходить из него. У тебя там жена, три кота, еще пять человек, с которыми делаете кино? Выйди, не становись заложником всего этого.

— «Дедморозим» помогает выйти из «пузыря»?

— Помогает, потому что я беру интервью, разговариваю с людьми, вникаю. Писатели же это нарциссические существа, как правило: «Я, я, я». А тут ты всматриваешься в другого человека.

Вот писал я про Дашу — девочку, которая в Петербург хотела ехать. Это было самое тяжелое для меня. Ей 18 лет. Может, не все мужчины так паскудно устроены, а только я, но для меня еще важно, что она очень красивая. Прикольная девчонка. Я домой к ней приезжал, там с ней тусовался. И даже не то что вопросы к Богу, типа «За что?» — я уже не так наивен. Просто ощущение фатума, который с нами играет. Выстраиваем иллюзии, что защищены, но мы беззащитны. Классно, что она увидела Питер (благодаря пожертвованиям Даша съездила в Санкт-Петербург, а потом умерла (из-за рака печени. — Прим. ред.).

— Вы упомянули, что до 2018 года путешествовали мало. А сейчас?

— По России много путешествую, за границу не езжу по разным причинам. Сначала долги были большие, просто не выпустили бы. А потом понял: да я не очень хочу увидеть Нотр-Дам, Гауди и еще что-то, потому что всё это могу увидеть на YouTube. В действительности хочу снять где-нибудь там комнату и пожить несколько недель, месяц. Не как турист, который ходит и смотрит. Мне интересны люди: почему они такие, как живут…

Но я не владею никаким языком, кроме русского, и, получается, буду там немым. Если мне все-таки хватит характера, куплю эти чертовы курсы, пойду учить английский и выучу до более-менее внятного уровня, тогда станет интересно туда ехать, появится мотивация. А посмотреть на красивые архитектурные сооружения — для меня это слишком маленькая мотивация.

— Из мест, где вы бывали, какое запомнилось больше всего?

— Больше всего в Абхазии нравится. Летом познакомился с князем местным, которому побережье Гагрское принадлежит. Там такой девяносто пятый год по духу: спортивные костюмы, крузеры, и мне довольно комфортно в этом мире находиться. Такое ушельничество в каком-то смысле, но забавное. Хотя понимаю, насколько некомфортно большинству, потому что там нет закона, он как бы номинален. Это настоящая феодальная система, без всяких поправок, даже ничего постмодернистского в этом нет.

— У меня совсем другое представление об Абхазии.

— Абхазия начинает открываться не сразу. Я там долго прожил — месяцев пять, наверное. В первое время тебя воспринимают как туриста. А потом ходишь, тусуешься, ешь — и начинаешь вольно-невольно интегрироваться в это общество. Уже: «Ора, ора, поехали», — и ты камбальные сети поднимаешь где-то на лодке. Начинается жизнь абхазская: ты уже не турист, а такой же чумазый и загорелый. Но это прикольно — как, блин, не знаю, Том Сойер и Гекльберри Финн, «Повелитель мух».

— Вы пишете сценарии для разных фильмов. А какое кино смотрите?

— Последний фильм, который смотрел, — «Дело было в Пенькове» (12+). Это фильм 1957 года с Вячеславом Тихоновым, где он двух женщин любит, очень интересная история. Уже месяцев восемь каждый вечер, когда я не в командировке, с женой смотрим новые фильмы.

Французское кино пересмотрели, и я понял, что Годар лет десять назад тащил, а сейчас вообще не тащит. Не знаю, что произошло. Или я дурак, или…

— А что вызывает эмоции?

— Фильм «Летят журавли» (12+) мне очень понравился. Но я так и не понял ни хрена, почему Белка вышла за Марка. Если помните, Баталов погибает поэтично, а Белка выходит за Марка. Мне не хватило сцены принятия решения выйти за него — нелюбимого человека — под гнетом обстоятельств.

— В соцсетях вы пишете о любви к певице Майли Сайрус, даже приходили на встречу с читателями в футболке с ее портретом. Как возник этот интерес?

— Как-то решил посмотреть, что слушают современные молодые люди. Я давно люблю оперу, слушаю Хворостовского, Нетребко, Дель Монако, других итальянских теноров и баритонов. А тут просто включил что-то… Знаете, как в YouTube шаришься? Включил послушать выступление Эминема на «Оскаре» — увидел в зале Билли Айлиш. Включил послушать Билли Айлиш, от нее была стрелочка на следующее видео, а там не Билли Айлиш, а Майли Сайрус. И мне зашло, потому что у нее голос классный и она плюс-минус мое поколение, но прямо настоящая звезда.

То есть она красивая, реально круто поет, прикольные клипы. Я в какой-то момент понял, что мне очень комфортно работать, когда тихонько включил и играет на фоне. Она мне какую-то легкость сообщает, снимает накал ненужной серьезности. Сидишь, пишешь роман, такая серьезная цаца перед ноутбуком, а она помогает преодолеть эту фигню.

Потом я стал немножко прикалываться над этим, играть: все эти футболки с Майли Сайрус и так далее. Я сам себя стебу в каком-то смысле. Но после центра, наркомании и всяких срывов я такую штуку понял: если тебе что-то помогает жить, то, каким бы идиотским это ни было, оно должно быть в твоей жизни. Потому что это большое счастье.